— Я понимаю… Да, у нас тут не стреляют из этих твоих пушек, не делят колонии, все приземленно и просто. Извини, я на минутку.
Она вышла в коридор и обессиленно прислонилась к стене. Как ему объяснить, что сидеть и ждать новостей — это куда страшнее, чем воевать? Какими словами описать тот дикий ужас перед возможной утратой, который живет в ней, выпивая все силы? Каждый день — боль и страх, одиночество пустых комнат, тягостное течение долгих минут.
Когда действуешь сам, время утекает незаметно, да и рисковать своей жизнью проще, чем смотреть со стороны, как рискует любимый человек.
Катя вернулась в комнату с блюдом его любимого пирога и улыбкой на губах. Николай выпивал очередную рюмку.
— Ты извини, если чем-то обидел, — сказал он. — Это не объяснишь… Это можно понять только если сам побываешь там. А на праздник твой я не пойду. Как-то настроение…не для танцев.
Ночью, когда он спал, Катя долго сидела на крыльце. А потом вернулась в спальную, нашла ножницы, обрезала свои русалочьи волосы до самых плеч и легла спать рядом с Николаем, твердо решив, что ничто на свете не помешает ей понимать мужа. Даже война. Если для этого ей придется там побывать — значит, так тому и быть.
* * *
В комнате Гвиеры было полно всяких красивых мелочей: статуэтки, брелочки, светильники и бубенчики на жалюзи.
— Чего тебе налить?
— Чего-нибудь покрепче.
Женщина вернулась от бара с двумя бокалами и грациозно опустилась на диванчик рядом с Катей.
— Держи. Рассказывай.
— Что рассказывать? Что у нас все плохо? Ты и так это поняла.
Горький напиток обжег горло и приятно согрел грудь.
— Я думала, ты спишь с ним, — призналась девушка.
— С командором? Нет, это блюдо слишком сложное для меня. Я спала с Себастьяном, пока тот не узнал, сколько мне лет.
— Ты — с Севой?
— А что тебя удивляет? Он добрый, пылкий, горячий, смешной. Он мне нравится. Но видимо, все закончилось.
— Почему?
— Мне восемьдесят шесть лет от рождения.
Катя ахнула.
— Сколько?..
— Да, и его это тоже шокировало. Такая вот грустная история. Ну а ты?
— А я ни с кем. Смешно, правда?
— Не очень. А можно спросить, почему?
— Потому что он холодный, агрессивный и циничный… И мне даже некому поплакаться.
Гвиера поиграла замысловатым кулоном, висевшим на ее прелестной шейке.
— Мне можешь. В любое время. Я уже достаточно стара для чужих слез.
Катя прошлась по комнате, рассматривая детали, и снова вернулась на диван.
— Плакаться? Это едва ли поможет кому-нибудь из нас… — и добавила с горечью в голосе, — Да я бы полмира взорвала, лишь бы завоевать вновь хоть кусочек его тепла.
