– Точно так же, как Бирон, командовавший в Лозэне, – заметил Дантон.
– Да, да, это бывший жуир, – задумчиво продолжал Симурдэн. – Он должен быть ужасен.
– Поистине свиреп, – подтвердил Робеспьер. – Он сжигает дотла селения, добивает раненых, умерщвляет пленных, расстреливает женщин.
– Как?! Неужели женщин?
– Да. Он, между прочим, велел расстрелять одну женщину, при которой было трое детей. Неизвестно, что сталось с ребятами. А впрочем, он несомненно полководец, знающий военное дело.
– Это верно, – согласился Симурдэн. – Он участвовал в Ганноверской войне[204], и еще в то время солдаты говорили: «Наверху Ришелье[205], внизу – Лантенак». Настоящим главнокомандующим был в то время Лантенак. Порасспросите-ка об этом вашего товарища Дюссо[206].
Робеспьер задумался на минуту и потом проговорил, обращаясь к Симурдэну:
– Ну, так вот, гражданин Симурдэн, человек этот уже три недели как в Бретани.
– Его нужно объявить стоящим вне закона, нужно назначить цену за его голову.
– И то и другое уже сделано.
– Нужно обещать тому, кто его схватит, большую сумму денег, да не ассигнациями, а золотом.
– Это уже сделано.
– Затем его нужно отправить на гильотину и отрубить ему голову.
– Это будет сделано.
– Кем?
– Вами.
– Мной?
– Да, Комитет общественного спасения назначит вас своим делегатом в Вандее, и притом с самыми обширными полномочиями.
– Принимаю, – лаконически ответил Симурдэн.
Робеспьер обладал драгоценным для государственного человека качеством – быть быстрым в своих решениях. Он вынул из лежавшей перед ним кипы бумаг белый лист, в заголовке которого были следующие слова: Французская республика единая и неделимая. Комитет общественного спасения. Симурдэн продолжал:
– Да, я принимаю. Против неумолимого – неумолимый. Лантенак свиреп – и я буду свиреп. Борьба не на жизнь, а на смерть с этим человеком. С божьей помощью я избавлю от него республику. – Здесь он остановился и затем прибавил: – Все равно: ведь я священник, я верую в Бога.
– Теперь все это устарело, – заметил Дантон.
– Я верую в Бога, – повторил Симурдэн невозмутимым голосом.
Мрачный Робеспьер одобрительно кивнул ему головою. Симурдэн спросил:
– При ком я буду состоять делегатом?
– При начальнике экспедиционной колонны, высланной против Лантенака, – ответил Робеспьер. – Только я предупреждаю вас, что это дворянин.
– Вот тоже вещь, которой я не придаю ни малейшего значения. Что же такое, что дворянин? Велика важность! – воскликнул Дантон. – О дворянине можно сказать то же, что и о священнике: если он за нас, то он хорош. Знатность рода, это, конечно, предубеждение; но именно потому-то ей и не следует придавать одностороннего значения. Скажите, Робеспьер, разве Сен-Жюст – не дворянин? Флорель де Сен-Жюст, черт побери! Разве Анахарсис Клоц – не барон? Разве наш друг Карл Гессен, не пропускающий ни одного заседания клуба башмачников, не принц и не брат царствующего ландграфа Гессен-Ротенбургского? Разве друг Марата Монто
