Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.
«Что этот „конюх” нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том „чуде”, которое вот стоит передо мной, – о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? – тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. – Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известным в Петербурге. А там на меня и так косятся».
Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.
– Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? – тихо спросил он Бестужева.
Тот, пожав плечами, ответил:
– Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо – угадайте причину моего тревожного состояния духа.
Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише бросил ему:
– Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых – оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.
«Да, это – необыкновенный человек! – со страхом вздрогнул Бестужев. – Он читает чужие мысли, как открытую книгу».
– Хорошо! – сказал он. – Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.
Тайны опять расстроились.
Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:
– Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?
– И я увижу эти картины?
– Да, совершенно ясно.
Удивленный шепот гостей пронесся по залу.
– Что же я должна для этого делать? – пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.
– Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.
После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.
