Так просиживали они, не обмолвившись часто ни словом, до поздней ночи, пока Онисим, незлобиво ворча, выходил из избы и гнал их спать.
С каждым днем уменьшался вес лепешки. В черное тесто все больше подсыпалось толченой серединной коры, и вскоре вовсе исчезли лук и чеснок.
Лишь у немногих холопей оставался еще малый запас мороженой редьки.
На Крестопоклонной боярин в последний раз отпустил людишкам недельный прокорм и наказал больше не тревожить его просьбами о хлебных ссудах.
Пришлось нести в заклад все, что было в клети, на немногочисленные дворы крестьянские, пользовавшиеся особенными милостями Ряполовского.
В каждой губе были свои счастливцы: и дьяки, и князья усердно поддерживали небольшую группу крестьян и пеклись об их благосостоянии.
Так обрастали вотчины преданными людишками, представлявшими собой род крепостной стены, которая, при случае, должна была служить боярам защитой от неспокойных холопей.
В канун Миколина дня, после работы, людишки упали спекулатарю в ноги.
Спекулатарь хлестнул бичом по спине выползшего наперед Онисима.
Старик взвизгнул и, сжав плечи, чуть поднял голову. По землистому лицу его катились слезы; седая лопата бороды, жалко подпрыгивая, слизывала и бороздила дорожную пыль.
– Не с лихим мы делом, а с челобитною.
Глухим, сдержанным ропотом толпа поддержала его.
– Невмочь робить доле на господаря. Измаял нас голод-то.
Один из холопей поднялся и прямо посмотрел в глаза спекулатарю.
– Пожаловал бы князь-боярин нас милостию, да дозволил бы хлеба добыть в слободе аль в городу.
Спекулатарь раздумчиво пожевал губами.
– Доведешь ты, Неупокой, холопей до горюшка.
Резким движением Неупокой провел пальцем у себя по горлу.
– Ежели единого утресь недосчитаешься, – секи мою голову.
Холопи ушли за курганы дожидаться решения князя.
Ваське пришлись по душе слова Неупокоя и смелое поручительство его за целость людишек.
Он отозвал товарища в сторону.
– А что, ежели и впрямь кто не вернется? Отсекут голову – не помилуют?
Неупокой самоуверенно улыбнулся.
– Ежели нету в человеке умишка, буй[16] ежели человек, тому и голова ни к чему.
И, ухарски заломив баранью шапку, присвистнул.
– А моя голова при мне будет. Не зря аз во дворянах родился.
Притопывая и напевая какую-то непристойную песенку, он отошел от рубленников и смешался с толпой.
Васька недоверчиво ткнулся губами в ухо Онисима:
– Дворянин?
Старик разгладил бороду и прицыкивающе сплюнул.
– Дворянин. За долги поддался к нашему боярину в кабалу. – Он понизил голос до шепота и подозрительно огляделся: – На словеса солодкие умелец тот Неупокой. Токмо, сдается мне, не зря князь его примолвляет. Не в языках ли держит его.
