– Чародейка! – проговорил он.
– А что? – продолжала она улыбаться. – И впрямь ведь я зачарована! Бабке моей цыганка сказывала, что до третьего ее колена все девушки или женщины в роду всегда любимы будут.
Но князь Пронский уже не слушал ее. Он ходил, глубоко задумавшись, и чары ее красоты и молодости постепенно таяли. Он вспомнил, зачем пришел, вспомнил обаятельные черты грузинской царевны, и ему стало стыдно за свой поступок, за свою измену.
«Но она издевается надо мной, разве я могу отказаться от женской красы и ласки?» – злобно думал он и, обернувшись к боярыне, громко произнес:
– Я к тебе шел, чтобы известить о свадьбе дочери!
– Ты дочь сосватал?
– Да, давно. Да прихворнула, и свадьбу отложили на Красную горку.
– А жених кто?
– Черкасский, князь Григорий Сенкулеевич.
– Ты свою дочь за этого зверя выдаешь?
– Мало ль что в народе бают? Какой он зверь… Так… Строг маленько с людьми…
– В отцы, а то и в деды он ей годится… Что ты затеял, князь?
– Так надо мне, Елена!
– Попугать жену? Эк тебе приспичило холостяком стать.
– Опостылела она мне очень!
– Да ведь не первый год женаты! – проговорила боярыня, подозрительно поглядывая на своего друга.
– Да ты что, за нее вступиться хочешь?
– Знамо дело, жалко.
– Ишь, жалостливая какая стала! – насмешливо произнес князь. – Небось, когда свой муж-то старый опостылел хуже скуки, жалость-то бог весть куда попрятала!
– Не тебе бы, Борис Алексеевич, попреки делать да не мне бы слушать! – многозначительно возразила боярыня.
– Ты на что мечешь, Елена? – хмурясь, спросил князь.
– Ох, князь, глаз-то мне не отводи…
– Что правда, то правда, ворон ворона видит издалека. Ну, стало быть, мы и должны пособлять друг другу. И, кабы ты хотела, мы с тобой таких делов понаделали бы…
– Примерно каких это? – насмешливо спросила боярыня.
– Что зря языком звонить? Хотя и с умом, а все-таки баба.
Слова князя задели Хитрово за живое, и она уже хотела прямо заговорить с ним о полячке. Но он не дал ей раскрыть рот и сам, будто к слову пришлось, равнодушно проговорил:
– Кабы ты в самом деле мне близким человеком была, ты меня давно от жены постылой вызволила бы! Эдак бы по царскому указу да в монастырь ее.
– За какие такие провинности?
– Мало ли что! Можно придумать…
– Неправду? Ну, это не след. Да и зачем царя вмешивать? Справься сам… Вон как Евсей Верещагин жену избил смертным боем до крови, а по ранам солью натер.
Пронский, вспыхнув, отвернулся.
Боярыня поняла его смущение и внутренне содрогнулась. Неужели он был до того жесток, что подверг свою жену подобной же пытке? Но почему же княгиня Анастасия Петровна не жаловалась родным, которых у нее было немало и даже в большой чести у царя, как, например, ее свояк, Михаил Федорович Ртищев?
