Целебные травы и надежда возвратиться на родину скоро воскресили умиравшую девушку и дали ей сверхъестественные силы к перенесению трудного и продолжительного странствования.
– Мы выбрались уже было в лес и считали себя в безопасности, – продолжал Уркунду, – ан не тут-то было: наскакали на нас разбойники. Их было четверо, и между ними Нургали и дервиш. Что мне было делать с ними?
– Как! Ты не защищался? – спросил сердито Гроза.
– Вестимо, – отвечал хладнокровно шаман.
– Трус! Ты ответишь мне своей головой! – вскричал в неистовстве Гроза.
– Полно беситься-то, – перебил его с тихостью Уркунду. – Посмотрел бы я, как бы и ты с твоей храбростью отстоял любезную свою от четырех злодеев. Дервиш уговорил, вишь, Нургали отнять у меня Велику, уверив, что я его обманул и повез сам ее к Кучуму.
– Где же теперь Велика? – спросил с нетерпением Гроза.
– Чай, в гареме у царя сибирского.
– И ты говоришь равнодушно?
– А как же? И тебе советую не плакать, а молиться Богу. При его помощи мы отымем у Кучума Велику и со всеми его женами.
– Слабое утешение, – сказал со вздохом Владимир. – Зачем же ты не преследовал разбойников?
– Затем, что хочется еще послужить тебе. Дервишу больно хотелось уходить меня, да спасибо киргизцы ему не потакнули, однако запретили мне показываться в их аулах, если хочу еще пожить на белом свете. А они, бачка, слово свое держат поглаже вас, казаков…
Чтобы умерить несколько грусть Грозы, шаман во всю ночь рассказывал ему подробности, касающиеся до его любезной, и делал планы для ее освобождения. Со всем тем ночь сия показалась бесконечной для отчаянного любовника.
Не менее длинна и утомительна была она и для Ермака Тимофеевича, не смыкавшего глаз с глазом. С восторгом он встретил первые лучи восходящего солнца, а с ними вместе предстал перед ним Уркунду, верный своему обещанию. Никто не слыхал их разговора, только можно полагать, что шаман доказал ясно предводителю храброй дружины, что он заведен в Силву или обманом, или глупостью проводника, ибо тотчас же отдан был приказ готовиться к обратному походу. Ласку нигде не могли найти. Мещеряк первый принес известие, что он скрылся, лишь только услышал о прибытии шамана; и как он подозревал его в сем умысле, то нарочно спрятал его кису, которую и отдал Ермаку. Неприятели, или, лучше сказать, все те, которые знали настоящую цену Мещеряку, удивлялись его изворотливости и старались отгадать причину сей измены; но Ермак принял это знаком его усердия к общей пользе. В особенности он утвердился в сей мысли, когда в суме нашли письмо Ласки к Перепелицыну, где предатель с наглостью возмущал воеводу против казаков и Максима Яковлевича, и клеветал на опального князя Ситского, коего они укрывают от правосудия царского. На других лоскутках от разодранного письма разобрали, что он извещал кого-то о выводе вскорости всей рати из Каргедана и других городков…
