Казалось, заговорили колоннады храмов, гигантские пилоны, гордые обелиски. Только сфинксы глядели молчаливо и загадочно своими гранитными очами.
Поддерживаемое жрецами изображение божества скрылось за колоннами храма.
– Где же богиня Сохет? – спросила знакомая нам «священная девочка» Хену своего деда, по-видимому не разлучавшегося со своей маленькой внучкой.
– Ее здесь нет, дитя, она в своем храме, – отвечал старик.
– Когда же мы к ней пойдем?
– Когда Горус скроется за горами Либу, в пустыне, а за ним будут наблюдать с неба два рога нарождающейся луны.
– А кто эта луна, дедушка? Божество?
– Божество, дитя.
– Ах, дедушка! Сколько он убил людей!
– Кто убил, дитя? – спросил старик, видимо занятый своими мыслями.
– Да фараон, дедушка, что вот читал жрец.
– Много, дитя, всего двенадцать тысяч пятьсот тридцать пять человек[14].
– А я сегодня ночью, дедушка, слышала плач крокодила. О чем он плачет? – продолжала болтать невинная девочка, не подозревая в себе «божественности». – Кого ему жаль?
– Он не плачет, дитя, он обманывает.
– Кого, дедушка?
– Доверчивых людей и животных, он заманивает их к реке: крокодиловы слезы опасны.
По Нилу скользили лодки то к восточному берегу, то обратно. Вдали виднелись паруса, чуть-чуть надуваемые северным ветром: то шли суда от Мемфиса, от Цоан-Таниса, любимой столицы Рамзеса-Сезостриса.
На набережной кипело оживление. Пленные из страны Либу и Куш, черные, как их безлунные ночи, выгружали на берег глыбы гранита и извести. Несмотря на ужасающий зной, они пели заунывные песни своей родины.
Пенхи на набережной зашел в лавку, где продавались восковые свечи и воск. Там он купил несколько мна[15] воску.
– На что тебе воск, дедушка? – спросила Хену.
– Узнаешь после, дитя, – отвечал старик. – Ты же мне и помогать будешь в работе.
– Ах, как я рада! – болтала девочка. – Что же мы будем делать?
– Куколки… Только ты об этих куколках никому не говори, дитя, понимаешь?
– Понимаю, дедушка, – отвечала Хену, гордая сознанием, что ей доверят какую-то тайну.
Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.
– Пора, дитя мое, – сказал он внучке. – Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.
