Она только чувствовала, что иначе не может сделать, что в ней действует какая-то странная сила, могучая и неумолимая, что бороться с нею так же невозможно, как попытаться бежать от самого себя.
Если это любовь! То какая она жгучая, страшная и сильная! Ведь она противопоставила ей все, что могла, она боролась с нею, как зверобой в пустынной глуши борется с яростным зверем.
Но зверь победил человека. Страсть, внушенная ей этим человеком, вспыхнула как порох и была так же ужасна по своей разрушительной силе.
Слов больше не было слышно, только рыдания, поцелуи и стон, словно от жгучей боли или бесконечного отчаяния.
Несколько минут спустя Шилов и Анна шли по парку безмолвной парой.
Они дошли до перекрестка, ей надо было идти налево, ему направо.
– Поцелуй меня, Анна, еще раз, – глухо сказал он.
Анна вздрогнула, обхватила его шею руками и не раз, а без счету поцеловала, опять со стоном и каким-то нервическим припадком рыдания.
– До завтра, – сказал Шилов.
Анна ничего не сказала, но утвердительно кивнула головой.
На другой день, утром, Анна была больна.
У нее болела голова, и она просила няню сказать это Смельскому, когда увидела его входящим в калитку дачи.
Когда женщина сообщила ему это, Смельский побледнел. Он не видел Анну уже два дня, а теперь, на третий, она отговаривается принять его болезнью. Что с ней? Если она больна, то кому и быть около нее, если не ему? Была минута, когда он хотел было насильно пройти к Анне и спросить ее о причине нежелания видеть его да, кстати, узнать, чем больна она. Может быть, что-нибудь серьезное? Ведь ему же это ближе и важнее, чем кому-либо.
Но он не сделал этого, он повернулся и ушел, сказав, что зайдет вечером, и просил передать барышне, что у него есть важные сообщения.
Он уехал в город вдвойне взволнованный и болезнью Анны, и новым оборотом, какое приняло сламотовское дело.
Как уже мы рассказывали, Сламота сделал находку в своем парке.
Когда для обозрения таинственной одежды был призван и Смельский, он просто опешил.
Это была по всем приметам та одежда, которая была надета на крестьянине, ехавшем в одном вагоне с Краевым.
– Ее надо предъявить обвиняемому, – быстро сказал он и передал во всех подробностях свое первое свидание с Краевым.
Граф покачал головой.
Уж очень все это странно и, что ни день, делается все необъяснимее.
Одежда была в тот же день отправлена к следователю, и на другой день утром Смельский поехал узнать о результатах предъявления.
