– Это сильно повредит ему на суде, – заключил молодой адвокат.
– Что же он сказал следователю? – спросила Анна шепотом, потому что они находились в саду на недалекой от дачи скамейке и Таня могла все услышать.
– Сказал просто грубость, – уклончиво ответил Смельский, – но, на мой взгляд, тут важна не эта грубость, не слова, а та причина, которая вызвала ее. Краев действительно жалок, и, как хочешь, Анна, чем больше я вижусь с ним и наблюдаю его, тем больше прихожу к заключению, что тут есть какая-то злополучная судебная ошибка.
И Смельский стал передавать Анне все подробности своих наблюдений и мельком бросил несколько таких явных подозрений в сторону Шилова, что они равнялись почти уликам.
Анна, сама не зная почему, опять вступилась за Шилова, вступилась невольно, словно язык ее говорил против ее воли, и опять Смельский с испугом поглядел на нее, как тогда в комнате сламотовского дома, когда она неожиданно появилась вместе с Шиловым. Смутное подозрение на этот раз уже ощутимо запало в душу Смельского.
Ему хотелось сказать: «Анна, зачем вы защищаете негодяя?» Но он опомнился вовремя и не сказал этого, потому что, несмотря на сомнения и предчувствия, он не имел права назвать Шилова этим словом, не находя доказательств. Бешенство ревности заклокотало в нем, но он поборол и его, расставшись с Анной почти холодно.
Только от Шилова он решил быть теперь подальше и даже переехать из сламотовского дома куда-нибудь в комнату к дачникам, поблизости от дачи Краевых, как он это предполагал сделать ранее.
Прошло еще два дня.
Анна положительно не знала, что с ней творится.
Ее все тянуло куда-то, словно какой-то таинственный голос явственно шептал ей: «Иди, иди!» Она пробовала бороться с повелением, пробовала его не замечать, игнорировать, но чем больше она делала эти усилия над собою, тем острее было чувство тоски и сознания необходимости куда-то идти.
Наконец она решила, что ей и действительно необходимо прогуляться, что она сидит все дома, около больной сестры, и это вредно отзывается на ее собственном здоровье.
Тане теперь лучше, она может обойтись час-другой и без ее присутствия, а ей, Анне, надо гулять, делать движения.
Она надела легкую барежевую[3] шляпу, взяла в руки зонтик с длинной ручкой, украшенной бантом из лент, и вышла за ограду садика, сама не зная, куда идет. Свернула она к сламотовскому парку и пошла так быстро, как будто боялась опоздать куда-то.
Шла она и думала… Но лучше бы она сорвала голову со своих плеч, чем допускать в нее те мысли, которые ее теперь наполняли.
