Принято считать, что романтизм – дитя Великой французской революции. Но, как ни странно, в самой Франции романтическое направление в искусстве стало популярным лет на двадцать позже, чем в Германии или Англии. Парадокс? На мой взгляд, только кажущийся.
Революция 1789 года, целый ряд переворотов и, наконец, полтора десятилетия наполеоновского правления – это время, когда сама жизнь давала человеку надежду на осуществление его самых фантастических планов и не было нужды уходить от реальности в мир воображения. Правда, отважных мечтателей на каждом шагу подстерегала смертельная опасность, часто в своих надеждах они обманывались, но все-таки в ту пору самые авантюрные проекты имели шанс воплотиться в жизнь. В ранце у всех, кто уходил в революцию или армию Наполеона, лежал маршальский жезл. Речь, разумеется, идет о Франции, а не о Германии или Англии, где надежды людей, поверивших в грядущее «царство свободы», быстро сменились разочарованием.
Первые романтики (братья Шлегели, Новалис и Тик – в Германии, Вордсворт и Кольридж – в Англии) поначалу были в восторге от идей Французской революции. Но революция происходила вдали от них, и эти идеи существовали только в их воображении. Мечты о свободной личности будоражили сознание романтиков, порождая массу необычных образов – неясных, размытых, вырастающих из мифа и выходящих за пределы видимого пространства и текущего времени. Конечно, все эти образы тут же просились на бумагу или на полотно живописца, стимулируя творческий потенциал художественно одаренных людей. Потом, когда армия Наполеона пришла в Германию, выяснилось, что она принесла немецкому народу не свободу, а лишь новые формы правопорядка – непривычные и не отвечающие немецким традициям. Оскорбленные в своих национальных чувствах, большинство романтиков, к тому времени уже успевших погрузиться в легендарное прошлое своего народа, предпочли защищать это прошлое от наполеоновских реформ и оказались в лагере врагов Бонапарта.
В самой же Франции духовная атмосфера стала нестерпимой для творческой личности лишь после поражения Наполеона и реставрации Бурбонов. «Великий принцип нашего времени, – с иронией писал в те годы Стендаль, – быть таким же, как все». Тем, кто не желал мириться с этим принципом, в абсолютистском государстве оставалось лишь одно – унестись в мир иллюзий. Тогда-то французская почва и стала благодатной для прорастания романтических идей. Образованных французов познакомила с романтизмом мадам де Сталь, активно пропагандировавшая его и в своей книге о Германии, и в романах. Интерес у французской публики вызвали уже самые первые картины талантливых живописцев-романтиков Жерико («Плот Медузы») и Делакруа («Хиосская резня» – «гимн року и страданию», по выражению Бодлера). Поддержал новое для французов направление модный писатель, историк и политик Шатобриан. Правда, романтизм Шатобриана был связан с апологией христианства, что никак не отвечало настроениям наиболее восприимчивой к романтизму части общества – молодежи. Вождем молодых романтиков стал Виктор Гюго. В середине двадцатых годов он написал несколько сборников романтических стихотворений и баллад, а затем вызвал возмущение консерваторов и восхищение молодежи своими пьесами «Кромвель» и «Эрнани». В начале тридцатых к кругу романтиков уже относили себя почти все молодые таланты Франции – Шарль Нодье, Шарль Сент-Бёв, Альфред де Виньи, Жорж де Нерваль, Теофиль Готье, Альфред де Мюссе, Жорж Санд. Франция стала центром европейского романтизма.
