Когда ученый говорил это, голос его окреп и легкий румянец вспыхнул на бледных щеках. Кэтти с радостью наблюдала за этой переменой.
Но через мгновение прояснившийся взор старика потух, снова мертвенная бледность покрыла лицо.
Он замолк и закрыл глаза.
— Возьми Библию, Кэтти… Хочу слышать слово Божие… — прошептал он спустя некоторое время.
Девушка дрожащею рукою взяла Библию и открыла Евангелие от Иоанна.
Торжественно зазвучали великие слова в тихой комнате, произносимые трепещущим, полным скорби голосом Кэтти.
Павел опустился на колени и склонил голову, тихо молясь.
Умирающий лежал неподвижно.
Скоро глубокий, протяжный вздох вылетел из его груди.
Павел взглянул на него, тронул лоб старца и перекрестился.
— Царство небесное! Отошел!
Кэтти, рыдая, припала к холодному лицу деда…
VIII. Как открыла кэтти, что выше науки
Жутко и тоскливо стало Кэтти в знакомом ей с детства жилище, когда похоронили ее деда. Все еще было полно им — вон чернильница так и осталась не прикрытой крышкой с той поры, как он в последний раз работал за своим столом; вон развернутый манускрипт, над которым еще так недавно склонялся старый ученый с глубокою думой на лице… Все осталось по-прежнему — казалось, вот-вот старик войдет, подвинет кресло привычным жестом, опустится на него и, спокойно сосредоточенный, примется за свои любимые занятия. Но нет его, и пусто в доме, и от привычных вещей веет тоскою.
Особенно тяжелы были для Кэтти первые дни. Горе было таким жгучим, что, казалось, ничто не может утушить его. Разум мутился от боли душевной; милый образ умершего неотступно стоял перед глазами, и вся душа трепетала от мучительного желания, чтобы этот фантом, этот призрак без плоти и крови, облекся в телесную оболочку, явился опять любящим и погладил своею морщинистою рукой голову внучки, склонился к ней с кроткой, знакомой улыбкой и промолвил ласково:
— Не горюй, моя милая Кэтти!
Но призрак оставался призраком; он только манил к себе, только заставлял больно сжиматься сердце, вызывать слезы из глаз. И лились они, слезы, обильно, лились «ручьем», и, казалось, конца им не будет, век их, горючих, не выплакать. А конец настал раньше, чем можно было ждать. Настал тогда, когда в замершую в отчаянии душу проникло живое, теплое слово. Это сумел сделать москвитянин Павел, этот грубый «варвар, полудикарь», каким считали русских англичане того времени. Он положил свою тяжелую руку на плечо девушки и сказал как умел:
— Не убивайся, Катеринушка, — так переделал он на свой лад имя Кэтти, — на все Божья воля! Помолись лучше Ему, Милосердному, и укрепит Он тебя…
