Старуха Панкратьевна раным-рано отправилась в город присмотреть да подбодрить поваров с поварихами.
Вскоре следом за нею тронулась и семья Шестуновых.
Оживился, загудел давно пустовавший дом — в нем живал только наездом Лука Максимович да Андрей во время нахождения в Москве.
Молодые лица боярышень — подружек невесты, степенные, сановитые боярыни то и дело мелькали мимо слюдяных окон, на которые были устремлены многие десятки глаз из толпы народа, собиравшегося у двора боярских хором. Пока дом представлял из себя «бабье царство», всякий мужчина изгонялся с позором, невесту снаряжали к венцу.
Почему-то опять щемящее чувство, похожее на то, какое она испытала во время бессонной ночи, охватило Дуняшу, когда боярыни с причитаньями расплели, расчесали и заплели в две косы ее длинные густые волосы. Уже в две, а не в одну, как у девицы! Но боярышня совладала с собой, и, когда пред отъездом в храм нужно было всплакнуть, Дуня, как назло, едва могла выжать несколько слезинок на свои ресницы.
Спокойным стоял под венцем Павел Степанович. А каким красавцем он выглядывал! Голубой атласный кафтан, перетянутый в талье драгоценным поясом, украшенным самоцветными камнями и золотом, ловко охватывал его богатырский стан. Густые волосы вились кольцами, смешивались с бородою и оттеняли пышущее здоровьем лицо — кровь с молоком. Ясные, глубокие глаза серьезно смотрели на священника, медленно читавшего молитвы. Никакого волнения Павел Степанович не испытывал — на брак свой он смотрел как на обязанность, а легка ли, тяжела ли она была — ее надо было выполнить. Думая так, он удивлялся, почему так задрожала в его руке ручка Дуняши, когда священник соединил их руки, чтобы обвести брачующихся вокруг аналоя.
И позже, во время столованья, когда охмелевшие гости наперерыв кричали: «Горько!» — он, целуя молодую жену, не чувствовал сердечного трепета, спокойно смотрел в ее глазки, с любовью глядевшие на него украдкой и словно старавшиеся прочесть в его глазах: «Люба ль тебе я, соколик мой ясный?»
— Что за красотка у тебя женка! — шепнул Павлу сидевший рядом с ним князь Алексей.
— Красотка? — переспросил тот с легкой усмешкой и впервые внимательно взглянул на лицо своей молодой жены.
Слегка покрасневшее от смущения или от тяжести непривычной для ее головы высокой кики личико Дуняши было прелестно; розовые уста ее, казалось, ждали поцелуя, а темные очи искрились огоньками из-под ровных темных же бровей.
Павел залюбовался ею, как любовался бы породистым конем, и, когда опять раздались клики «Горько!» — он уже не так холодно, как раньше, поцеловал свою молодую жену.
