Дуняша вдруг обняла Андрея.
— Андрюша! Милый! Да знаешь ли ты, что это значит? — воскликнула она. — Это значит, что была я мертвой и вдруг живой стала! Понимаешь ли, понимаешь ли, голубчик!
— Понимаю! — глухо проговорил Андрей, тихо освобождаясь от ее объятий.
Дуня бегом пустилась из сада.
— Побегу тетушку спрошу, точно ль уже совсем просватана! — пробормотала она.
Подкинутый печально посмотрел ей вслед.
— Обрадовалась! — прошептал он и вдруг почувствовал, что слезы подступают ему к горлу. Он прислонился к стволу дуба и дал волю слезам…
— А ведь я тебя женить хочу, Павлуха, — сказал однажды, после обеда, Степан Антонович Белый-Туренин сыну.
Тот к этому сообщению отнесся довольно спокойно.
— На ком?
— На племяннице шестуновской, Дуняше.
— Видал ее, — ответил сын, и перед ним мелькнул образ темноглазой боярышни. Но сердце его не забилось от этого сильней.
— Что ж, ты рад? — спросил отец.
— Как сказать? Не то чтобы рад, а и печали не чувствую. Так, ни то ни се…
А между тем в это же время Дуняша, слегка покрасневшая от радостного волнения, весело сверкавшая глазами, трепещущим голосом говорила Аленушке, каким счастьем полна душа ее.
— Помнишь, сказывала я тебе, что все Бог устроит, — промолвила Аленушка.
— Слава Ему! Такое свершилось, что и думать нельзя было!
Личико Елены Лукьяничны слегка затуманилось.
— Вот теперь ты совсем довольна, а мне призадумываться приходится! — проговорила она.
— Тебе-то о чем?
— У тебя уж все прикончено — только приданое сошьют, сейчас и свадьба, а мне еще что Бог даст.
— Так ведь князю Алексею отказа не будет от твоего батюшки?
— Тут-то, думаю, нет, а вот как его отец…
— Скажу, как ты мне: Бог все устроит.
Они помолчали.
— Я вот радуюсь, — снова заговорила Дуня, — а Бог знает, полюблюсь ли мужу своему молодому. Может, горше полыни ему буду.
— Полно! Такую красотку да не полюбить! — воскликнула Аленушка и крепко поцеловала Дуняшу.
Наши предки спешить не любили. Пока шили приданое, пока шли сборы да сговоры, миновала осень, Рождество, остаток зимы. Окончательно собрались только к весне 1599 года.
В ночь накануне дня венчания не до сна было Дуняше. Она чувствовала себя по-прежнему счастливой, но к этому примешивалось что-то вроде страха и беспокойства. Она сама дивилась, почему порою точно легкая грусть охватывает ее сердце. Жаль ли ей было навеки улетавших дней девичества, когда так трепетно билось и сладко замирало сердце в ожидании грядущей, исполненной неведомой, таинственной прелести жизни, пугала ли близость дня, когда ее счастье должно стать таким полным, таким «огромным»? Было ли это предчувствие чего-то недоброго. Недоброго?! Да разве можно было думать о недобром, если впереди предстояло одно сплошное светлое счастье?
