— Мы хотим счастья простому народу, — выкрикнула Елизавета, Корф услышал возглас и дернулся к нам, но я остановил его взмахом руки.
— Разве за это отправляют на каторгу? Тогда и мне надо подыскивать здесь место. Я тоже хочу блага простому народу!
— Так почему же не даете?
— Скажите, сударыня, что в вашем представлении счастье?
— Счастье — это когда тебе есть что поесть и не надо ждать, когда вырастет лебеда. Счастье — это когда не надо платить выкупные платежи тем, кто жирует на твоем горе. Счастье — это когда родители не надрываются в поле, а дети не умирают с голоду, — последние слова она буквально выплюнула и замолкла.
Повисла пауза. Меня поразили напор и горячность. Ковальская верила в то, что говорила.
— Ну что ж… Все вами перечисленное довольно справедливо. Более того, я лично буду заниматься этими вопросами… Сколько вам осталось… сидеть?
— После объявленной амнистии бессрочную каторгу заменили двадцатью годами.
— Большой срок, но все рано или поздно кончается. Послушайте меня. Я люблю Россию, я люблю русский народ и хочу для него всего наилучшего. Быть может, вам в это верится с трудом, но это так. У нас общая цель, как бы парадоксально это ни звучало. Подумайте об этом на досуге и обсудите с товарищами. Быть может, нашему Отечеству нужны не революционеры, а тот, кто дело делает? Прощайте, госпожа Ковальская. Бог даст, вы еще принесете пользу нашей империи, — с этими словами я встал с лавки и направился к свите. Каторжанка с задумчивым видом осталась на месте.
Меж тем многодневное путешествие по суше наконец-то подошло к концу. Нас ждал очередной пароход. В этот раз на Шилке. Испытывая определенную вину перед Барятинским за поездку в острог, я безропотно выполнял все требования программы. Вкушал хлеб-соль, проходил под триумфальными арками разного размера, любовался казачьей джигитовкой, стоял на молебнах. Двигаясь таким макаром, к середине июня наша делегация достигла Нерчинска. Здесь в стандартном наборе мероприятий появился новый пункт. Местные преподнесли мне специальный адрес. После верноподданнической чепухи были поздравления с чудесным избавлением от опасностей в Японии (дослушав до этого места, я мысленно хмыкнул) и обещание учредить в городе сельскохозяйственное училище, коему просили присвоить мое имя. Высочайше согласившись с этим, пожертвовал на нужды учебного заведения две тысячи рублей.
После приема депутации мы отправились в Нерчинский музей. Экскурсию проводил его основатель фотограф Кузнецов. Он оказался очень колоритной личностью. Член революционного кружка, сосланный на вечное поселение в Сибирь за участие в убийстве. Здесь его деятельная натура нашла себя в занятиях более конструктивных. Он увлекся краеведением, фотографией и просветительством. Пропустить общение с таким человеком было бы непростительной глупостью.
