Арт-поэзию Виктор показал мне под конец — извлек из черной пластиковой папки, которую все время держал под мышкой, пока мы ходили по Лувру, пару бледных фотокопий, извинился за качество…
— Вот это лампа, а это сушилка для белья.
— А почему под лампой написано «Сушилка для белья», а под сушилкой ничего не написано? — спросила я.
— А я работаю в манере Марселя Дюшана, — просто сказал Виктор. — Только я иду еще дальше.
Я решила больше ничего не спрашивать и разобраться пока с материалом для верлибра. Там, где была изображена лампа под названием «Сушилка для белья», расплывчатыми кольцами извивалось стихотворение про принцессу, а рядом с безымянной сушилкой чернела другая спираль — про жабу.
«Препарировал царевну-лягушку, в общем», — наверняка сказала бы тетя Люся.
Но мне пришлось услышать от нее нечто другое.
— Вы где это ходите? — грозно спросила тетя Люся и заправила под косынку непокорную прядь. — У меня остыло все.
— По работе надо было срочно съездить, — уклончиво сказала я.
— Мы были в Лувре! — радостно добавил Сережа. — Видели шулера с бубновым тузом.
Тетя Люся посмотрела на нас так, словно Сережа сказал «в Монте-Карло», и в ее беспощадных изумрудных глазах отразился настоящий шулер с бубновым тузом, то есть я.
— Здесь у нее один ребенок не евши сидит, а другого она по Лувру с тузами таскает. Хорошо, я дома была, котлет наготовила…
— Мы уже поели, тетя Люся, — продолжает Сережа. — Мы ели бутерброды с ветчинкой!
Он знает, что мне приятно, когда говорят «бутерброд», а не «сэндвич» и «ветчинка», а не «жамбон», как иногда прорывается даже у Груши в домашнем русском языке. Но он и не догадывается, что «бутерброд» у тети Люси в обеденное время — ругательное слово.
— Так, — медленно сказала она, и зловещая пауза подсказала мне, что это слово у нее не последнее. — Сухомяткой, значит, решила всех извести. Мало того, и не предупредила даже, понеслась. Ну, ладно, вы с Гийомом сами как хотите, что мне. Но детей-то пожалей. Катя уже и есть отвыкла по-человечески.
Так прошли две недели сентября. Пока тетя Люся встречала и провожала школьницу Катю и одна гуляла по Парижу, мы с Сережей искали няню. Когда я совсем уже было потеряла надежду, она нашлась — моя Надежда, высокая, вся светлая, точно фарфоровая, русская девочка из Таллина. Она жила на соседней станции и училась в Сорбонне на филфаке. Мы договорились, что Надежда останется с Сережей в следующий понедельник, как раз после отъезда тети Люси. Тете Люсе я решила Надежду не показывать — мало ли что, вдруг они друг друга испугаются, и тогда или я лишусь няни, или тетя Люся вздумает остаться и помогать нам бесконечно.
