— Давайте помогу, — предложила я.
— Это дело мужское, — вежливо ответил Шарль и без видимых усилий поставил ящик на пол, наверное, с бицепсами у музыканта тоже было все в порядке.
Я так никогда и не увидела, как он играет дома, знала только, что он репетирует по утрам, и поэтому утром с ним заниматься русским нельзя.
Хорошо помню, как я приехала на «Сен-Сюплис» знакомиться в июльский солнцепек, ослепительный парижский полдень. Сначала он сказал, как его зовут, объяснил, что у него за работа, а потом показал в угол, чуть загороженный двумя пюпитрами, и словно представился еще раз:
— …Мой инструмент.
И я, подойдя поближе, заметила, что на красном велюре дивана лежит нечто невероятной, почти человеческой красоты. Казалось, я вижу не деревянную деку, а тело — золотистое, смуглое тело, опушенное солнечным светом, с тонким грифом и четкими, словно кисточкой нарисованными струнами. Это была его виолончель.
— 1680 год, — любовно сказал он, поглаживая ее по теплому корпусу. — Тут у нее на боку маленькая царапинка, и пятнышко вот здесь, справа, но, в общем, она прекрасно сохранилась.
— Света, мы, к сожалению, сделаем перерыв в занятиях — у меня турне по Южной Америке, уезжаю через десять дней…
К сожалению — мягко сказано. Уроки с Шарлем не были уроками в обычном, рабочем смысле слова. Во-первых, он обладал профессиональным музыкальным слухом, следовательно, талантом имитации правильного произношения слов. Если другим ученикам, далеким от музыки, приходилось чуть ли не вручную ставить всевозможные гласные и согласные, вооружившись пособиями по логопедии, то Шарль все ловил на лету. Нужно произнести «а», он говорил «а», даже если написано «о». Нужно произнести [ца], понимал, что так надо говорить в силу правил произношения, хотя текст предлагал только «тся» или «ться». Во-вторых, он готовил мне подарок к каждому уроку — какую-нибудь интересную русскую песню, или книгу, найденную в магазине по дороге домой, или одну из своих бесчисленных историй, которые способны перевернуть мой мир, по крайней мере его часть, состоящую из догм и предубеждений. Так, в ответ на мои сетования, что у людей без абсолютного слуха, каким обладал Шарль, с произношением все обстоит гораздо печальней, он задумался и сказал:
— А ведь слух — не диагноз, а способность, его можно развить. Да и надо развивать в течение всей жизни. Вы можете развить у ребенка абсолютный музыкальный слух.
— Да вы что?!
— Да. Но необходима тренировка. У меня есть знакомая семья… — Он встал с кресла, подошел к полке, взял маленький альбом с фотографиями, полистал и показал черно-белый снимок. — Это наш класс, нам здесь четырнадцать лет. А это — мой школьный друг, видите, молодой человек, второй справа? Это последний год, когда мы вместе учились, потом я занялся музыкой всерьез, начал выступать, ездить по разным странам, и школа отошла на второй план… А у Гийома наоборот. Его перевели в математический интернат в Париже, потом у него была лучшая французская эколь, потом он поехал в Гарвард… Но мы продолжали дружить, он приходил на концерты, сначала один, потом с женой, потом позвонил и сказал, что у него родилась дочка. И потом из вечернего зрительного зала пропал. А по телефону, когда звонил под Рождество, все время говорил о дочке, но как-то уклончиво, что, мол, дни и ночи проводит с ребенком и страшно занят. А когда мы встретились, я увидел похудевшего, совершенно убитого результатами всех анализов и тестов человека. Дочь у него не говорила и не ходила, ела не так, как должны есть двухлетние младенцы, пила не так, как они должны пить, в общем, все было не так. Но он со мной поделился одним наблюдением: Мона очень любила слушать музыку. Она, если около кроватки включали проигрыватель, переставала плакать и успокаивалась и даже пыталась хлопать в ладоши. Гийом про такое волшебное свойство музыки рассказывал врачам, но или врачи были не те, или Гийом не так рассказывал… только для всех специалистов Мона оставалась безнадежным ребенком с редкой формой аутизма. И так шло, пока ей не исполнилось пять лет. В тот день Гийом спросил Мону, какой музыкальный инструмент она хочет получить в подарок, и полистал с ней книжку о том, на чем играли люди в разные времена в разных странах мира. И Мона показала пальцем на кифару.
