— А еще говорят, интерес к музыке падает, — сказала я.
— Кто говорит? — недоуменно спросил Квентин и пригласительно поднял левую руку ладонью вверх.
Поход в посольство имел неожиданное продолжение. Я в то утро пойти с Квентином не могла, но зато смогла Джессика. О чем они говорили в очереди на этот раз и как сумели проплыть между Сциллой и Харибдой нашей бюрократии, мне неизвестно. Но на следующем уроке Джессика поделилась со мной историей о детстве маленького Квентина: оказывается, и во Франции некоторые дети ходили в школу с бабушкой, которая ежедневно готовила им какао с теплой булочкой на полдник да еще и пекла пирожки по выходным. Бабушка Квентина прожила с семьей дочери всю жизнь, и в доме именно она смотрела за хозяйством.
Джессика вдруг сказала: «Какой удивительный человек Квентин, — и, покраснев, добавила: — Знаешь, мы решили… давай я Квентину буду помогать с русским. По крайней мере, до отъезда! Начальный курс я ему смогу объяснить. И мы оба свободны по утрам. Ты не возражаешь?» — тут она так резко остановилась и повернулась ко мне, что голубь слетел с головы статуи королевы Матильды. Статуя улыбнулась и ничего не сказала.
Магия без разоблачения
Признаюсь, я никогда не любила телефон. Не хватает мне чего-то в этом плоском, искаженном помехами разговоре. Но в работе он стал, разумеется, тем самым васнецовским камнем на распутье: не объедешь, не перепрыгнешь. Скорее поклонишься, посмотришь, что на камне написано, и сразу ясно, куда ехать дальше.
— Але! Бонжур! Кур де рюсс? Раконте муа эн пти пе…
Акцент был густой и сочный, точно натертый на терке. Африканское произношение французских назальных равносильно цунами: сметает все, смысла в словах не остается. И мы договорились встретиться, прямо сегодня, в пять, чтобы понять, о чем вообще речь. Ну, и еще потому, что мне интересно стало взглянуть на такое чудо, как дипломированный доктор (так представился), который решился выучить еще один язык после основных трех (так сказал). Больше по телефону я ничего не поняла: что-то про русский для новых проектов и многочисленных клиентов.
Улица и здание нашлись без труда: обычный жилой дом, первый этаж, так доктора обычно и селятся. Воркующая очередь дам, чернокожих, ярких, обвешанных бусами, погремушками для грудных младенцев и этими самыми младенцами, сидела на скамеечке около полуоткрытой двери, строгой, металлической, докторской. Однако внутри побрякивал барабан и курились ароматические палочки. Дамы, казалось, готовы были ворваться туда, в глубь кабинета, за ласковый шелест бамбуковой занавески. На двери ничего не было написано. Доктор Папис-Демба работал в атмосфере полной конфиденциальности и глубокого доверия.
