Немного красного вина, немного солнечного мая
И, тоненький бисквит ломая, тончайших пальцев белизна.
Немного красного вина мы решили выпить за его отъезд в небольшом кафе «У трех дорог».
— Вы помните, кстати, как мы встретились?
Я покачала головой. Он стер пальцем пылинку с теплого бокала.
— А я вам скажу. Вы сидели за столиком в приемной, и вот эта шаль была у вас в руках, и мама нас познакомила… Потом вы прошли в переговорную, и, пока я раздевался, мне было слышно, что вы ходите вдоль стены и плачете. А потом открыл дверь — смотрю, вы развешиваете картинки на этой стене и носом шмыгаете: дождь был холодный на улице, а платка у вас не было. И я тогда принес бумажные платки, помните?
— Да, действительно.
— Вам мама ничего не говорила тогда?..
— Нет. Ничего такого. А что?
— Что она удивилась. Ведь я же не хотел никаких уроков, я против был. А встретился с вами — и согласился. Мне стало легко. Мне стало легко говорить. Вот скажите, когда я пропускал урок, когда?
— Один раз, кажется… — подумав, сказала я.
— Да. В феврале. Я тогда совсем охрип, и мама сказала: не смеши Светлану, куда ты собрался. А то бы я пришел все равно.
— Все равно?
— Да, — он глотнул светло-красное «Brouilly» и аккуратно поставил недопитый бокал на обшарпанную стойку бара. На розоватом стекле играет солнце, цветочник поливает цветы на тротуаре, и распахнуты двери булочной, где только что испекли свежий хлеб. Гарсон, пролетая мимо, приподнял один из бокалов и подложил под него тонкую бумажную полоску — счет. Саша остановил мою руку, которая потянулась было за бумажником, сгреб бумажку дрожащей пястью и ушел рассчитываться в бар. Мы не спеша пошли к перекрестку, за которым начиналось шумное царство пригородных поездов.
— Все равно. И знаю, что нельзя, что, если скажу, наверное, больше никогда не увижу вас, а все-таки… — он подбирал слова с трудом, но это усилие никакого отношения к уроку не имело. — Должен сказать. Понимаете? Я, наверное, больше вас никогда не увижу… потому что я вас люблю. Я никому не говорил «я вас люблю». На «вы». И я хочу, чтобы вы это знали.
Я почему-то не могла на него взглянуть. Действительно, должен был сказать — иначе задохнется, и все.
— Я же уеду, — он шагал быстро и твердо, его темно-серая тень летела по земле и останавливалась, когда мы переходили светофоры, — я уеду туда, где все будут говорить, как вы. Так, как вы меня учили. И все-таки никто так не будет говорить. Вы понимаете? Не надо, не говорите сейчас ничего. И не сердитесь только, ладно?
