Ида появлялась у Груши только по выходным и на каникулах, но в один прекрасный осенний день Лысенко собрался в Россию — ему позарез не хватало для своей борьбы с русской мафией каких-то документов. Собирая чемодан, Лысенко имел неосторожность поделиться с женой угрюмыми сомнениями, что эти документы он вряд ли получит, а если не получит, то вряд ли его снова впустят во Францию. Депрессия Кристель в связи с такой новостью сразу же обострилась. Ида, как обычно, мешала депрессии, о чем Кристель так и сказала Лысенко. И как обычно, Лысенко набрал номер Грушиного мобильника.
Решено было, что Ида поживет у Груши месячишко-другой, пока папа не приедет обратно. Таким образом, Ида стала часто гостить у нас. И распечатывать раскраски, оставлять на столе букварь и алфавитные кубики я стала уже для двоих детей — для Сережи и для Иды.
Нечаянные радости
Тем временем моего полку прибыло. Жан Ив, к большому счастью для меня, уехал покорять новые горные и дипломатические вершины, а я получила несколько электронных писем, и пять новых, очарованных русским языком странников договорились заниматься кто час, кто два, кто полтора часа в неделю.
Все мои ученики были людьми своеобразными, и каждый из них учил язык по своей особой причине. Лишь один занялся русским поневоле. В школе надо было сделать выбор, какой второй иностранный учить: русский или немецкий. И я с изумлением узнала, что он выбрал «не немецкий». Я даже не могла поверить, что такое возможно. Я очень хотела выучить немецкий, но всякий раз, как только я за него бралась, я почему-то оказывалась беременна. А потом, с грудными детьми, было очень несподручно продолжать занятия чем-либо еще, кроме их пестования. Они не спали по ночам, предпочитали бутылочку грудному вскармливанию, писались, болели, не хотели есть то, что полезно, и хотели то, что вредно, они проливали яблочный сок и горькие слезы на мои тетради — в общем, немецкий продвигался до того плохо, что я только и запомнила стих Гёте, тот самый, который принес славу нашему Лермонтову.
— Ужасный язык! — холодно прокомментировал Дидье мой прелестный стишок и открыл учебник русского на заданной странице.
Он очень старался, освежал знания десятилетней давности крайне добросовестно, он знал, что русский будет не только интересен, но и нужен, если уж ты решил продавать французское мыло в Коломне со своим партнером Константином. Тем не менее каждый раз глаза его, как самый точный будильник, начинали краснеть и слезиться к концу нашего урока — они не были приспособлены для чтения учебников. Тогда Дидье сморкался, чихал и начинал пытать меня маркетинговыми исследованиями, которые он на коленке сам сочинял для инвесторов, дабы получить деньги под свой замечательный мыльный проект.
