— Пошел ты! — сказал Мотькин, сразу остыв. — Трепач. Мосол.
— Выходит, турнули тебя, Мотькин, из поваров? Вот и сморкаешься в потолок. Будешь теперь вместе с мулами матчасть тягать из болота. Обязательно приду посмотреть. Только не наступи животным на копыто. Старшина мулов бережет.
Мотькин начал ругаться, а Кощеев, довольный разговором, пошел дальше. Возле барака, подготовленного для трактористов, остановился как вкопанный. Санинструктор Кошкина, стоя на коленях в раскрытой настежь двери, домывала пол.
Кошкина увидела остолбенелого солдата и зашумела:
— Чего пялишься? Иди своей дорогой! Иди!
— Как это «иди»?.. — строго спросил Кощеев, приходя в себя. — Я с проверкой помещений…
— Тоже мне, проверяльщик! — Кошкина сунула ему в руки таз с грязной водой, выжала в него тряпку. — Вылей. Где тут у вас выливают?
Кощеев понятия не имел, где у них выливают. Унес таз далеко за строения и выплеснул в воронку от артснаряда. Глядя на струйки грязи, подумал о Кошкиной с восхищением: «Вот гангрена! Симпатичная…»
— Молодец, понятие имеешь, — сказала санинструктор, когда он с тазом вошел в барак. — И даже ноги вытер?
— А как же? Гигиена — это мое любимое занятие в личное время. — Он уселся без спросу на стул. — Так насчет помещения. Всю ночь мастикой натирали, а вы, значит…
— Здесь не натирали.
— Разве? — он посмотрел себе под ноги, — А мне доложили: натирали. Придется наказывать.
Она засмеялась:
— Ладно, проверяльщик, иди. Потом со всеми давай на медосмотр. Насекомые водятся?
— Не водятся, — Кощеев тяжело вздохнул. Кто бы знал, как не хотелось уходить отсюда!
— Не вздыхай, пехота. Скоро по домам… — Она расстелила на столе накрахмаленную, без единого пятнышка, простыню, любовно разгладила руками. — Жену обнимешь, Детишки, наверное, ждут не дождутся.
— А как же. В форточку выглядывают.
— Вот и обрадуешь.
— А вам, извиняюсь, далеко ездить не надо? За радостью?
— Ты про что? — посуровела она.
— Да я так… Сейчас все в душу лезут, а я что, рыжий? Сам кому хошь залезу, попробуй вынуть.
Кошкина села на стул, вытащила из нагрудного кармана портсигар.
— Какой шустрый. Прямо в душу?
— Для таких, как я, ваша душа карболкой пахнет, — совсем осмелел Кощеев. — Духами — для других.
Закурили.
— Ишь, разговорился… Как зовут-то?
— Не все ли равно? Хоть какое будет имя, в толпе мой портрет не заметите.
— Вот смотрю я на тебя… Ведь ты немолоденький уже, самостоятельный, семейный, с тобой можно и об жизни поговорить. А с другими-то как? Чуть увидели бабу в военной форме, сразу на уме одно. И глазки сразу масленые, и слова скользкие. А ты о глупостях не подумаешь.
