Полуторка остановилась. Я стремглав бросилась к выходу и чуть не полетела на землю: затекшие ноги в огромных валенках были непослушны. Выбравшись из валенок, вбежала во двор, весь в снежных сугробах, и, перескакивая через две-три ступеньки лестницы, в одно мгновение оказалась у своей двери — «квартира № 13», «чертова дюжина». Нет, никакие поверья не заставят меня думать, что наша квартира несчастливая, здесь всем нам было так хорошо!.. Звонок не работал, на стук залаяла собака. «Рекс! Значит, кто-то есть дома!» Однако, кроме Рекса, радостно повизгивавшего за дверью, никто не откликнулся. Открылась дверь соседней квартиры, и пожилая женщина сказала, что ключ от нашей квартиры у нее; она заботится о Рексе.
Лохматый, когда-то белый, а сейчас неопределенно грязного цвета, Рекс чуть не сбил меня с ног и не успокоился, пока не лизнул в нос. В квартире холоднее, чем на улице. Картина самая безотрадная: пустые кровати, голые столы; только книги напоминают о былом уюте нашего жилища.
На пианино пачка писем; среди них письма и от тети из Свердловска, куда она перебралась со своим сынишкой и нашей Танюшкой, и от мамы и бабушки из Ташкента, и большой конверт с краевыми печатями на мамино имя. В конверте печатное сообщение:
«Ваша дочь, Левченко Ирина Николаевна, в списках убитых, пропавших без вести и умерших от ран не числится».
За дни, проведенные в Москве, разыскала кое-кого из школьных подруг. Большинство из них работало на заводах и в госпиталях. Школа была закрыта, только вечерами там занимались какие-то военные курсы. Дедушка-сторож охотно открыл мне двери. Гулко раздавались шаги в пустых, некогда шумных коридорах. Заглянула в учительскую — те же столы, тот же телефон с облупившейся эмалью и — непривычная тишина. С грустью смотрела я через стеклянные двери на пыльные парты в классах. Какими счастливыми, безмятежными казались сейчас ушедшие дни школьных лет с их маленькими горестями и большими надеждами! В просторном физкультурном зале особенно остро защемило сердце: поняла — кончилось детство. Кончилось-то оно, собственно, еще в тот ясный июньский день 1941 года, но сегодня, спустя полгода, я еще раз прощалась с ним в пустом, холодном здании школы.
Возвращение в Горький оказалось печальным. Поднявшись по лестнице школы, где размещался штаб бригады, мы не нашли ни одного знакомого лица. Бригаду срочно переформировали по новому штату, укомплектовав ее полностью; все начальство назначено новое; нас, бывших в командировке, кроме капитана Иванова, просто никуда не зачислили.
