Мое время пришло в морозный декабрьский день.
Утро пролетело в хлопотах. Получала документы, очень долго прощалась — надо же было всех обойти, попрощаться, — выслушивала массу наставлений и напутствий. Все, что ждет впереди, казалось простым и ясным. Вот доеду до Горького, куда меня направляют из госпиталя, оттуда сразу же на фронт. Ну, а что такое фронт, было знакомо.
Но, когда захлопнулась госпитальная дверь и я осталась одна посреди заснеженной улицы незнакомого, в сущности, города, незаметно подкралась к сердцу глухая, неясная тоска. Признаться, чуточку, а если уж совсем по-честному, то пожалуй, даже больше, чем чуточку, растерялась. Горький, фронт — все отодвинулось неизмеримо далеко. Реально же существовал незнакомый город, мороз, летнее обмундирование под довольно поношенной солдатской шинельке, пилотка, которая никак не защищала от ветра моментально замерзшие уши, да небольшая ржаная лепешка в вещевом мешке: подарок на дорогу от старенькой нянечки — весь мой провиант, если не считать продаттестата, с которым я не знала, как обращаться.
Где-то в конце кривенькой, сугробистой улочки начинаются новые, неведомые пути-дороги. Как пройти по ним, как проехать, что-то ждет на их ухабах?.. Как ни думай, ни гадай, все равно не угадаешь. Похоже, придется решать задачу со многими неизвестными. Раз так, решать буду, как школьник: действие первое — добраться возможно быстрее до Горького. Перекинув через плечо лямки своего сморщенного в кулачок вещевого мешка, зашагала к железнодорожной станции.
И тоска, и растерянность, и думы-раздумья — все, как шелуха, отлетело напрочь, едва переступила незримую границу, отделявшую тихий, словно бы застывший в зимней спячке, покосившийся от времени городок от деятельной, гомонливой сутолоки вокзала.
Битком набитый людьми стоит у перрона пассажирский поезд. Короткий свисток — это «главный» дает отправление. Ему отвечает пронзительный свисток паровоза. Дядька, коренастый, коротконогий, в стеганке, ошалело натыкаясь на людей, корзинки, ящики, бежит к вагону. Ткнулся в один, в другой, и, наконец, впихивается на переполненную площадку. И словно бы вместе с ним, с запыхавшимся, опоздавшим пассажиром, вздыхает с натугой паровоз — поезд трогается.
На перроне среди корзин, сундучков, перевязанных веревками чемоданов, на длинных, похожих на саваны, сшитых наспех из простыней и скатертей мешках — женщины и дети. Это эвакуированные со своим скарбом ждут пересадки. Длинная, петляющая очередь военных выстроилась к окошку. Над ним — кривыми буквами «Продпункт». Пахнет хлебом и селедкой. Здесь, оказывается, можно предъявить продаттестат, что я и делаю, и мой вещевой мешок уже не напоминает сморщенную оболочку проколотого воздушного шара.
