«Ну, как там танк? Цел? Держится?» — спрашивали друг друга при встрече боец-пехотинец и боец-танкист, летчик и моряк, командир и политработник. Наверное, так же спрашивал и командующий фронтом.
И танк держался. Целые дни нечеловеческое напряжение, впившиеся до боли в железное тело пулемета руки, лица в черной копоти, стиснутые зубы, гулкие разрывы гранат, взлетающая вместе с горячими осколками земля.
Однажды, вернувшись из очередного рейса, Кочетов доставил вместе с патронами письма. Они принесли радость и такое тепло, что, казалось, усталые танкисты согрелись у жаркого родного очага.
Девушка из Мурома часто писала Двинскому стихи; были они и в этом письме:
Своей стахановской работой
Я буду фронту помогать,
Чтоб вы, друзья, и мы, подруги,
Могли фашистов отогнать.
Двинский прочитал бесхитростные строки и бережно спрятал письмо в боковой карман гимнастерки. Швецу Кочетов передал запечатанный конверт.
— Это от комиссара Репина, — сказал он.
— Нам прислали привет наши товарищи. — У Швеца возбужденно заблестели глаза.
— Читай же скорее!
— «Выписка из протокола партийного собрания Первого танкового батальона от шестого марта 1942 года:
Партийная организация гордится, что в ее рядах есть такие коммунисты, как парторг первой роты Двинский, парторг третьей роты Швец и комсомолец сержант Кочетов. Коммунисты клянутся в предстоящем бою быть достойными своих товарищей, стойко защищать советскую землю от гитлеровских захватчиков».
— Товарищи! — строго сказал Двинский. — Теперь мы особенно твердо должны держаться; может быть, наш опыт будет примером для многих молодых бойцов. Не посрамим звания советского танкиста!
Защитники танка ответили товарищам письмом, его должен был передать автоматчикам Кочетов, когда пойдет в свой очередной опасный рейс. Но Кочетов не смог уже выйти из танка.
Фашисты догадались, наконец, откуда и когда черпают свои запасы осажденные в танке, и в последующие ночи танк беспрерывно освещался ракетами. Связь со своими войсками осталась только одна: огнем по врагу.
Противный мелкий дневной дождь сменялся ночью изморозью, и мороз доходил до семнадцати-восемнадцати градусов. Днем в горячке боя холода не замечали. Но ночью, когда наступало затишье, когда, поручив наблюдение автоматчикам, неусыпно охраняющим танк с такой близкой и такой далекой нашей стороны, танкисты получали, наконец, возможность отдохнуть и подкрепить силы, нестерпимый холод причинял невероятные мучения. Броня накалялась морозом; весь сухой спирт был израсходован, да и когда он был, разве можно было обогреть стальную громаду танка, овеваемого ветрами, а в нем трех измученных, легко одетых, промокших людей с обмороженными руками и ногами? Ночью, помимо всего, приходилось еще окапывать танк, укреплять свою крепость. Кончились продукты, бережно собирали крошки сухарей.
