— Я вас ждала, — говорит она резким голосом, внезапно вставая.
Беранже вглядывается в глаза женщины. Она не поприветствовала его, а он не любит, когда к нему не проявляют уважения. Женщина чувствует, что глаза священника будто бы обыскивают ее, и от этого она вздрагивает с недоверием. Стараясь не выдать своих чувств, она вытирает руки о грубое платье, после этого роняет:
— Вы хотите пить?
— Нет, — отвечает он, продолжая пристально на нее смотреть.
— Вы, должно быть, устали.
— Да, Александрина, и мне не терпится отдохнуть.
— Вам Аглая сказала мое имя?
— А кто бы вы хотели, чтоб это был? Я же не черт.
— Боже, сжалься над нами! — восклицает она, крестясь.
В тот же миг позади священника раздалось хрюканье, v от этого в разные стороны бросились многочисленные курицы.
— Достаточно произнести его имя, чтобы он проявил себя, — серьезно говорит Беранже, грозя Александрине указательным пальцем. — Я надеюсь, что вы придете завтра утром на исповедь.
— Да, отец мой! — быстро говорит она почтительным тоном. — Держите, отец мой, вот ключи. Маленький от дома при церкви, большой от главной двери в церкви, медный позволяет попадать из церкви прямо в дом священника… Удачи!
— Удачи? Что вы этим хотите сказать, дочь моя?
— Чтобы жить здесь, нужно много мужества. Ваш предшественник, аббат Понс, не выдержал этого.
Беранже берет связку, свои мешки и уходит по улице, ведущей к церкви. По мере приближения к церкви святой Марии Магдалины он чувствует, как ускоряется биение его сердца. Дом Господа, его дом, наконец-то ему будет дозволено познакомиться с ним. За поворотом появляется церковь, над которой возвышается квадратная колокольня. Как-то ранее Беранже слышал, что ей тысяча лет. И сегодня ему хочется в это охотно верить.
Стены потрескались. Трещины видны даже там, где неф закругляется. Что же касается крыши, то это настоящее сито; многие черепицы исчезли или были унесены ветром. У него перехватывает горло: позади дом при церкви, который даже нельзя назвать сараем. У строения нет ставен, а большая часть стекол разбита. С боязнью он проникает в церковь. Обветшалость и разруха, царящие здесь, вызывают у него настоящий шок. Повинуясь безудержному порыву, он забрасывает свои мешки далеко в центральный проход нефа и чуждым голосом кричит:
— Боже, что они сотворили с твоим жилищем?
Его кулаки сжимаются. Тишина такая, что он не осмеливается даже пошевелить стопами, боясь, как бы не заскрипел песок или земля, марающие плиты пола. Из спинок стульев торчит солома, исповедальня превратилась в пристанище для червей и плесени.
