— Это сильное заблуждение с вашей стороны! — сухо говорит Илья. — Министр по делам вероисповеданий не упустит возможности наложить на вас санкции.
— Может быть. Но я ни о чем не сожалею.
— Ладно! Но будьте осторожны. Вы сейчас пойдете со мной. У меня хорошая лошадь, она довезет нас до вашего дома, где я смогу лучше обработать ваши раны.
Беранже хочет вскрикнуть от радости, но вот уже целую секунду черные глаза Ильи неподвижно замерли на нем так, как если бы тот смотрел на жертву, которую собирался прикончить. Тогда Беранже кивает в знак согласия и берет протянутую руку своего спасителя.
Беранже говорит о себе, о своих привычках и вкусах. Он говорит тихим тоном, более правдоподобным, который подходит для исповеди. Илья внушает ему доверие. Он находит успокоение в необыкновенной неподвижности его широкого и умного лица. Он испытывает отвращение к своим временным обязанностям. Он устал от лицемерия своих прихожан. Он рассказывает о своих стремлениях, может быть потому, что тот иностранец, еврей, способный понять его расчеты. Он упоминает о постоянном кризисе своей веры, суммируя все свои грехи в одно целое, но не упоминает Мари. Но как только он изъявляет желание нанести смертельные удары республиканцам, Илья, глядя на это со стороны, успокаивает его жестом.
— Если у вас есть хоть толика здравого смысла, то вы попытаетесь избежать того, чтобы оказаться в плену у какого бы то ни было одного мнения, быть за или против. Но вы принадлежите к той малочисленной группе священников, на которых могут положиться консерваторы в расчете на то, что те будут повторять, как попугаи, устоявшиеся предубеждения своих главарей…
— Я не хочу жертвовать полезным в угоду видимости, я не хочу быть похожим на тех священников, что трясутся перед муниципальным советом и делают вид, будто заслуживают тех кредитов, которые тот соблаговолит им выдать. Я чувствую себя полезным в сражении с Республикой, этим гибридом, получившимся из скрещивания сотен различных партий, этим монстром без нутра, без сердца, без веры, с холодным умом, который в своей слепоте, вызванной застывшими мыслями, даже не в состоянии руководить доверенными его контролю органами.
— А эта метафора не приводит вас к логическому заключению?
— Из этого я должен был бы сделать вывод, что Республика обречена?
— Эта Республика… Ее слабость происходит главным образом из-за неспособности исполнительной власти, из-за министерской нестабильности и из-за чрезмерной власти депутатов. Вам нет никакой нужды бороться с ней. Подталкиваемые социалистами радикалы и центристы дословно применят слова Жюля Ферри: «Если мы хотим для нашей родины более высоких судеб, то давайте согласимся со следующей формулой: Франции необходимо слабое правительство». И я говорю вам, друг мой, что это интересный софизм — думать, что сила политического режима состоит в слабости его исполнительной власти. Светское государство содержит в себе источник собственного разрушения; однако не надо надеяться на то, что оно быстро погибнет: Франция черпает свои богатства из своей громадной колониальной империи, и этих богатств, пока они не иссякли, будет достаточно, чтобы обеспечить постоянство одной политической линии, которая вас так ужасает.
