Гомон среди сиу возник и вновь стих. Максим, не находя слов чтобы объяснить более доступно, всплеснул руками:
— Ты не видел, куда бросаешь. Просто не думай об этом.
Денис вскочил. Голос его стал сиплым, как бывает, когда очень-очень сильно болит горло. Всё, что он хотел — расколотить на черепки потустороннюю чепуху, которая вдруг ни с того ни с сего возникла в воображении Макса и краснокожих.
— Я всё видел! Никакого тумана не было… а бросал я вот в этого прозрачного чудика. Я… только я виноват, что попал в тебя, и больше никто.
— Вождь решил взять тебя под стражу, на случай, если ты всё ещё дышишь туманом. Они ведь боятся его, бедные краснокожие, боятся больше, чем лесные звери боятся огня. Но я вижу, что с тобой всё в порядке.
— Это я бросал тот проклятый камень! — завопил Денис, не в силах проглотить обиду. — Я просто хотел… ну… подурачиться.
Максим отвернулся. Видно было, что он больше ничего не хочет говорить. Сиу смотрели на Дениса как на жалкую собачонку с подбитой лапой и, кроме того, больную какой-то опасной заразной болезнью.
— Пойдём, — сказал Макс. — Чувствуешь запах? Это подоспела еда. У сиу очень странные представления о том, чем следует набивать желудок, но думаю, тебе понравится. Мы переночуем здесь, а завтра тронемся в путь.
На ночь им выделили тесный, но тёплый вигвам с привязанными к потолку лисьими хвостами и круглым, крошечным потайным оконцем, в поисках которого по мягким стенкам с любопытством шарил крылышками насекомых и шершавыми листьями лопухов лес. Здесь жили дети, но на одну ночь, из уважения к гостям, их разобрали по большим шатрам родители. Перед тем как погрузиться в сон, Денис задумался о пище, что переваривалась в желудке — она и вправду была странной, особенно салат из жареных жёлтых помидор — задумался о маме с папой, о том, что было задолго до этого дня, и о том, что будет потом. О фуражке улыбчивой девушки-полицейской, которая, наверное, примчится на своём коне, когда мама позвонит в милицию и скажет, что их сын пропал, и о Митяе, который воображал себе тысячи разных мест, где Денис может сейчас быть. Возможно, где-то он даже был близок к истине…
На мыслях о жёлтых фотокарточках из семейного альбома Денис заснул.
К утру туман его грёз выполз (должно быть, через то самое крошечное окошко) наружу, заполнил весь мир и поднялся в небеса, скрыв собой звёзды. И пролился моросью. Когда братья выползли наружу, здесь только разве что не квакали лягушки. Сырость была везде. Что-то ленивое было в недвижных, влажных, тяжёлых, как ватное одеяло, листах подорожника. Денис зевал всё утро. Максим строго смотрел поверх запотевших стёкол очков.
