Во-первых, моногамная семья сама по себе, даже и без любви, благодаря своим (экономическим) свойствам ускоряет увеличение населения. Следовательно, у человечества как вида в процессе своего продления расширяются возможности осуществлять лучший выбор наиболее приспособленных, наиболее адаптивных потомков. И это — не социал-дарвинизм, исходящий из объективного хода естественной эволюции органического мира, а такой процесс, который основан на понимании естественных законов и закономерностей природы и человеческого развития.
Во-вторых, и любовь даже в ее «чистом» виде, т. е. без семьи, как было показано в первой главе, увеличивает силу субъектов любви, в том числе, когда речь идет о любви между мужчиной и женщиной.
В-третьих, высшим благом для человека является бессмертие, которое возможно через рождение себе подобных. Если это так, то, соединив моногамную семью с любовью, мы получаем устойчивую структуру, обеспечивающую реализацию главной мечты человека — путь к бессмертию, по крайней мере, человеческого рода. Безусловно, это метафора. Но, в соединении с другими аспектами общественного развития, она может стать реальностью, соответствующей требованиям увеличения дельты жизни, идеальным вариантом которой как раз и является бессмертие[80]. На эту стратагемную цель человечества и «работает» соединение моногамной семьи с любовью в новом явлении, для которого подходящим словом может быть монофилогамия (досл.: однолюбобрачие)[81], или монофилогамная семья. Такого типа семья качественно на порядок выше обычных моногамных семей, которые, повторяю, могут существовать и без любви. Она выше хотя бы потому, что любовь встроена в структурную систему, а любая структура более устойчива и живуча, чем неструктурированные связи. Любовь здесь становится как бы ядром семейной структуры с присущей ей устойчивостью и увеличенной силой.
Эту идею, хотя и выраженную другим языком, я нахожу в одном из суждений Гегеля, который, по-моему, первый из всех предшествующих философов увидел большой смысл любви именно в сочетании с семьей. Он писал: «Семья как непосредственная субстанциональность духа имеет своим определением свое чувствующее себя единство, любовь, так что умонастроение внутри семьи состоит в обладании самосознанием своей индивидуальности в этом единстве как в себе и для себя сущей существенности, чтобы являть себя в ней не как лицо для себя, а как член этого единства»[82].
Теперь пора разобраться в том, каким образом «субстанциональность духа» семьи, пребывающей в любви, превращает ее участников в двигателей прогресса, какие метаморфозы они претерпевают, чтобы реализовалась идея человеческого бессмертия.
