Кирилл представил, – Арсений вообще не упоминал об этом, – через что шел эшелон. Сначала восставшие грабили и жгли, потом каратели вешали и расстреливали восставших, а также просто «подозрительных», всех подвернувшихся под руку. И это было нормально, здраво, государственнически оправдано. А мимо в эшелоне везли людей, объявленных сумасшедшими лишь потому, что они слышали в голове чужие голоса или полагали себя иной персоной.
Грядущее безумие войн и революций открылось Арсению, думал Кирилл. И, в отличие от знака Ангра-Пеквены, это провозвестие доктор Швердт понял.
Эшелон шел до конечного пункта назначения, Рязани, два месяца. В Харбине доктор Швердт жил отдельно от пациентов, на съемной квартире. Но в эшелоне было так мало места – каждый вагон вырывали с боем у скупых интендантов, – что он мог рассчитывать только на узкое купе, которое делил с коллегой.
Днем и ночью он обходил вагоны – многие больные были еще и ранены, некоторые тяжело. И пропитывался, пропитывался, пропитывался бредом, выкрикнутым в тревожном ночном сне, нашептанным товарищу, выговоренным в пространство. Казалось, все завихрения, заскоки разума, все его чудовища, болезненные фантазии были собраны там, в вагонах. Людей словно вскрыло осколками, вывернуло наизнанку взрывами, и они пытались осваивать мир культями интеллекта, вживаться во вселенные своих сумасшествий. И постепенно, чтобы отстраниться и самому не сойти с ума, Арсений начал описывать самые острые или необычные случаи, искать в безумиях рациональное зерно, а точнее, те элементы общих воззрений, которыми инфицирован, так сказать, и здравый разум, но в мозгу безумца они вспыхивают ослепительной, все объясняющей гипотезой, становятся одержимой верой.
Сами записи Арсения не сохранились, он сдал их впоследствии врачам, которым предстояло лечить сумасшедших в Рязани, но кое-что можно было восстановить по дневникам.
«Воевали с японцами, шпионов японских ловили по всем углам. Солдаты шептали, не скрываясь, что “их благородия макакам продались”. Но нет японцев в солдатском бреду. Нет. Слишком они далекие, слишком чужие. Слишком. Пушки есть. Атаки есть. Раны есть. Враги есть. А японцев нет. И, что очень интересно, враги, враг – он не чужой, а свой. Смутьяны. Студенты. Богачи. Офицеры. Революционеры. Генералы. Придворные. Императрица. Стессель. Куропаткин. Государь Император. Жиды-ростовщики. Просто жиды. И немцы. Солдаты просто больны врагом. У каждого свой, но у всех он есть».
