Мне вспоминается, как еще в Трибах, в первые дни нашей совместной работы, Антон Семенович знакомил меня с Елизаветой Федоровной Григорович — своей бессменной заместительницей по учебной части. Он назвал тогда Елизавету Фёдоровну главным судьей во всех колонийских делах.
— Берегитесь в чем-нибудь проштрафиться! — добавил он. — Но в то же время помните, что никто не даст вам лучшего совета, чем Елизавета Федоровна, и никто не окажет вам более надёжной помощи, чем она...
В этой характеристике сказалась и чрезвычайная скромность самого Антона Семеновича и его умение глубоко ценить самоотверженный труд и душевные качества тех, кто с ним работал.
Как радовался он инициативе воспитателей, их жизнелюбию, умению сработаться с ребятами! Мне никогда не случалось слышать, чтобы Антон Семенович кого-нибудь из них специально учил, как надо вести себя с колонистами. Случаи, когда тот или иной воспитатель не находил правильного тона во взаимоотношениях с ребятами или педагогическим персоналом, бывали очень редки. И это легко объяснимо. Научно обоснованная система воспитания в колонии была такой последовательной и четкой, что новый работник быстро проникался её требованиями и сразу находил верную линию своего собственного поведения. Любые отклонения от этих требований тотчас же, по контрасту, начинали всем бросаться в глаза – и другим воспитателям, и служащим, и самим колонистам. Конечно, новичку не очень приятно было со всех сторон выслушивать критические замечания, особенно от колонистов, но редко кто не понимал, что лучше признать свою ошибку и исправить ее, чем усугублять. Это тоже было одним из требований системы.
Промахи воспитателей Антон Семенович никогда не оставлял без внимания, но дело, как правило, ограничивалось обсуждением совершенной ошибки. Однако за серьёзные проступки могло последовать даже увольнение. Антон Семенович не простил бы ни одному человеку применения силы по отношению к ребятам, рукоприкладства. Только наш старый конюх Силантий позволял себе иногда «дать шлепка» колонисту... Приведет кто-нибудь из ребят после работы вспотевшую лошадь, тут Силантий и набросится: «Ах ты, такой-сякой, и скажи на милость, коня загнал!» И после этого обычно следовало «внушение» по соответствующему месту. Когда Силантию делали за это замечание, он с искренним изумлением оправдывался: «И скажи на милость, да разве я его ударил. Только муху со штанов согнал!» Ребята на Силантия никогда не жаловались, а работник он был хороший и человек честный, прямодушный, поэтому Антон Семенович мирился с его незлобивой стариковской привычкой.
