С девяностофунтовым мешком за спиной он превратился в ходячую трагедию. Он сравнивал себя с Синдбадом-мореходом, у которого на шее сидел старик. И это называлось «достойной мужчины прогулкой!» Сравнительно с этим путешествием рабство у О’Хара было настоящим блаженством. Снова и снова ему приходила в голову соблазнительная идея: закинуть мешок с бобами в кусты, потихоньку улизнуть обратно на берег, сесть на пароход и вернуться в цивилизованный мир.
Но Кит не сбежал. Где-то в глубине его души жил старый закал его предков, и он неустанно твердил самому себе, что может сделать все, что могут другие. Эта мысль преследовала его как тяжелый кошмар, и он несколько раз невнятно бормотал своим спутникам: «То, что могут сделать другие, могу и я». Отдыхая, он с завистью смотрел на быстроногих, как мулы, индейцев, ноша которых была вдвое тяжелее. Они, казалось, никогда не отдыхали, а все шли и шли вперед, с уверенностью и спокойствием, просто пугавшими Кита.
Кит сидел на земле и громко ругался — ругаться во время ходьбы у него не было сил — и боролся с соблазном удрать в Сан-Франциско. Миля, которую нужно было пройти с грузом, не была еще пройдена, а уже его ругательства сменились слезами. Это были слезы бессилия и отвращения к самому себе. Кит чувствовал себя разбитым. Когда миля была на исходе, он собрал последние силы, кое-как дотащился до стоянки и упал лицом в землю с мешком бобов на спине. От этого он не умер, но прежде чем встать, пятнадцать минут пролежал неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый мешок. У него началась рвота. В таком положении нашел его Робби, которого тоже мучила тошнота. Сознание, что Робби испытывает то же, что и он, придало Киту силы.
— Другие могут, значит, сможем и мы, — сказал Кит.
IV
«А ведь мне двадцать семь лет и я мужчина», — много раз напоминал себе Кит в продолжение следующих дней. Вспоминать, что ему двадцать семь лет и что он мужчина, было для него воистину необходимо. К концу недели он научился каждодневно перетаскивать восемьсот фунтов на милю вперед, но зато потерял пятнадцать фунтов собственного веса. Лицо у него осунулось, стало изможденным, тело утратило гибкость, мысли стали вялыми. Он уже не шел, а тащился. Даже на обратном пути, налегке, он еле волочил ноги, как будто под тяжестью ноши.
Кит превратился во вьючное животное. Он нередко засыпал во время еды, и сон у него был тяжелый, звериный; иногда, впрочем, он просыпался с криком, когда судорога сводила ему ноги. Все тело болело и ныло. Ступни были покрыты пузырями, а когда путникам пришлось сделать две мили по острым камням Дайской долины, ноги Кита покрылись сплошными ранами. Эти две мили нужно было пройти девятнадцать раз.
