– Шукрия, – неуклюже выговорил он на урду, и после небольшой паузы ему показалось, будто чего-то недостает. – Тетушка, – добавил он и был вновь вознагражден прикосновением ее сухой ладони к щеке.
Все эти ласки и щедрое чаепитие Эймон понимал как обычное проявление пакистанского гостеприимства, о котором отец поминал со вздохом, сожалея порой, что его дети живут совсем уж «по-английски», на что мать отвечала: «В теории это замечательно, однако если сталкиваешься с этим вживую, понимаешь, как это назойливо и утомительно».
Но тут хозяйка сказала:
– Значит, Исма отправила тебя к нам познакомиться?
Он отложил самосу на тарелку. Стало вдруг совершенно ясно, что угощение он получил по ошибке.
– Не совсем. Вообще-то, нет. Я обещал ей отправить посылку из Лондона, просто выдался такой славный денек, я решил прогуляться и заодно занести вам.
– Шел сюда пешком? Из самого Ноттинг-Хилла?
– Отличная прогулка. Я люблю отыскивать новые уголки в Лондоне – сегодня обнаружил канал, – сказал он в надежде, что тем самым рассеет заблуждение тетушки Насим и ни ему, ни ей не придется уточнять, в чем оно состояло.
– А, она тебе говорила, как любит гулять вдоль канала.
Эймон снова взял самосу и впился в нее зубами. Пусть Исма сама и объяснит ей, что к чему, в ближайшем разговоре – уж конечно тетушка Насим метнется к телефону, как только выпроводит его за дверь.
– Я ж ее знаю с того самого дня, как она появилась на свет. Ее бабушка стала первой моей подругой в Лондоне. Мы жили тогда возле Хай-роуд, совсем не так, как сейчас. Рядом вообще никого из наших. И однажды я заприметила на другой стороне улицы женщину в Пенджабе. Я так и бросилась к ней через дорогу, схватила ее за руку, и мы стояли там и разговаривали долго-долго, пока муж не вышел меня искать. Когда мы переехали на эту улицу, мы им сказали: переезжайте с нами, нельзя же нам расставаться! И они тоже переехали. Здесь родилась Исма, здесь и выросла. Столько печали в ее жизни, ей так рано пришлось заботиться о близнецах. Пора уже, чтобы и о ней кто-то позаботился.
От этого, все более его смущавшего, разговора Эймона отвлекли шаги – кто-то спускался по лестнице.
– У нас гость. Прекрасный молодой человек. От Исмы.
Шаги двинулись прочь, и старушка понизила голос:
– Это Аника. Спустится снова, когда приведет себя в порядок. В мое время девушка либо покрывала голову, либо красилась, а сегодня все хотят делать все одновременно.
И вместо того чтобы уйти, как собирался, Эймон потянулся за следующей самосой. Несколько минут спустя шаги снова приблизились. Девушка оказалась меньше ростом, чем представлялось ему по фотографии – даже миниатюрная, – но в точности такая же красивая. Эймон встал, остро чувствуя жир на пальцах и одновременно желание отколоть этими самыми пальцами белую вуаль, занавешивавшую лицо девушки. Она глянула на него озадаченно, без слов понятно – не в характере Исмы посылать молодого человека знакомиться с ее родными. Старая дама представила его по имени (фамилию он так и не назвал), но лицо Аники не столько изменилось, сколько окаменело:
