? Я тогда вспоминала про «Джейн Эйр». Помнишь?
— Да, та сумасшедшая. Первая жена мистера Рочестера.
— Я чувствовала себя, как Джейн, когда она увидела ее в зеркале. Мне было страшно. Иногда я слушала ее по ночам и словно понимала, что она пытается сказать. Я боялась, что превращусь в нее.
Она пугала меня сама по себе, но гораздо сильнее пугало то, что я сижу в точно такой же комнате — и так же одинока. Нас разделяла лишь стена — такая тонкая, как если бы ее не было вовсе. Джейн тоже однажды заперли в комнате с призраком. Меня охватывал ужас при одной мысли о том, что можно уснуть обычной девчонкой в ночной сорочке, а проснуться уже волчицей.
— Теперь я понимаю, почему ты не особо хочешь читать.
Я киваю.
— Раньше это были всего лишь истории. Но теперь они проникают в жизнь и кажутся гораздо страшнее.
Мейбл отводит взгляд — и я спрашиваю себя, не оттого ли, что ей это не близко. Может, она думает, что я драматизирую. Может, так и есть. Но я точно знаю, что теперь воспринимаю все не так, как прежде. Раньше я лила слезы над книгой, но потом закрывала ее и все заканчивалось. А сейчас каждая деталь отдается эхом внутри, вонзается, как заноза, саднит и гноится.
— Все эти дни, — говорит Мейбл, — ты была совсем одна.
— Это что-то меняет?
Она пожимает плечами.
— Ты думала, что я нашла новых друзей и ты мне больше не нужна?
— Я не могла найти другого объяснения.
Я готова рассказать ей все — пусть только задает вопросы. Это из-за темноты, из-за тепла. Из-за ощущения, что мы в чужом доме, на нейтральной территории, где нет ничего ни ее, ни моего; никаких подсказок в одеяле, в огне, в фотографиях на каминной полке.
Как будто моя жизнь где-то далеко отсюда, хоть сама я здесь.
— Что еще тебе интересно? — спрашиваю я.
— Я хотела узнать насчет Голубки.
Она ерзает, пружины скрипят. Мои руки тяжело лежат на коленях. На ее лице по-прежнему внимательное, пытливое выражение. Я по-прежнему могу дышать.
— Хорошо, — говорю я. — Что именно?
— Она знает о том, что случилось? Ведь никто не проверял почту, не получал ее писем. Сейчас их, наверно, уже отправили обратно, и мне интересно, сказал ли ей кто-нибудь, что он умер?
— Не было никакой Голубки.
Мейбл замирает в замешательстве.
Я жду следующего вопроса.
— Но все те письма…
Спроси же меня.
— Наверно… — говорит она. — Наверно, вся эта история и правда была слишком милой. Любовные письма к человеку, которого ты никогда даже не видел… Наверно… — повторяет она. — Наверно, он был по-настоящему одинок, раз все это выдумал.
