— А теперь, товарищ Тимонин, получите оружие у дежурного и рассказывайте! — сказал Госк.
— Рассказывать-то ее о чем. — Яша сунул за ремень тяжелый наган. — Шел на дежурство, встретил двоих… знакомых… ну и…
— Поточнее.
— Михаила Митрюшина и Ивана Трифоновского.
— Митрюшин — купеческий сынок, — подсказал Сытько, — а отца Вани Трифоновского никто в глаза не видел. Мать умерла аккурат перед войной, сразу как сынка на каторгу отправили.
— На каторгу? За что?
— Банда здесь была, а он в ней вроде как за атамана, не гляди, что молод!
— А сейчас?
— В точности сказать затрудняюсь, — уклончиво ответил дежурный и, покосившись на Тимонина, добавил: — Яшка-то с ними раньше в дружках был.
— Вот как? — Госк внимательно посмотрел на Тимонина. — А теперь что ж, дороги разошлись?
— Разошлись, — жестко ответил Яша.
Госк подсел к нему, положил руку на плечо.
— Ты пойми, Яша, это не любопытство. Сейчас не то время, чтобы драться ради удали, и озорства. Подумай: ты — милиционер, стал служить трудовому народу, а твои бывшие дружки…
— Но, Болеслав Людвигович, они ведь ничем плохим себя не проявили, — перебил не очень уверенно Тимонин.
— Если не считать, что избили милиционера…
Гулкие удары колокола разбудили город.
Карп Данилыч перекрестился:
— Кажись, в обители несчастье. Господи, когда все это кончится!
Апрельский рассвет засветил окна. Ночь была на исходе и пядь за пядью отступала под натиском молодого весеннего утра.
«Слава богу, ночь прошла, — подумал Карп Данилыч. Он всю ночь вспоминал свой уход от Субботина, обдумывал, взвешивал ‘ каждое слово, каждую фразу, сказанную там. — Что все-таки происходит, почему нарушился строй жизни? Ведь всюду и во все времена уживались богатство и бедность, сытость и голод, здоровье и немощь, любовь и ненависть, ибо все от бога! Значит, господь предвидел и то, что происходит сейчас!»
В памяти всплыли слова, сказанные отцом Сергием: «Суеты много на свете. Забывают люди бога и его земную обитель — церковь. Молиться надо, усердно молиться спасителю нашему Иисусу Христу, тогда и мир на земле, и согласие будут». Но разве он, Митрюшин, не усердствовал перед иконой, не бил поклоны в храме божьем?! Так почему заталкивает его жизнь в людское море вражды и жестокости? Захотелось поделиться с кем-нибудь своими сомнениями и тревогами.
«Может быть, у матери-игуменьи спросить совета? Да, пожалуй, только у ней». И, утвердившись в этой мысли, успокоился.
Но ненадолго. Вновь сомнения проснулись в душе. «Так чего же они хотят? — в который раз спросил себя Карп Данилыч. — Насилия? Но разве не сказано в святом писании, что всякая власть от бога! Всякая! Значит, поступил я правильно, уйдя от Субботина, ибо „блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не сидит на собрании развратителей“. Но кто развратитель, кто нечестив? Уж не отец ли Сергий!» Это показалось до того нелепым, что он чертыхнулся вполголоса: «Придет же такое в голову!»
