Чистый четверг | страница 9
— Ах ты, котово сало! Сукин ты сын! Ночевал у Людки-то? А? Я тебя спрашиваю!
— Ну так, я один, что ли…
— Но ведь она сказала, что твой ребенок. Женщина знает, кто отец… И не смей отрекаться от живого дитя, в нашем роду никто от своей крови не отрекался, слышишь?
— Маманя, ну чего вы, на вот вам воды, выпейте. Вы ведь уже месяц не спите…
— А я и год, и два, и сколько сил хватит. И все! Вези мать ребенка, нечего сиротить дите. Я тебя прошу, вот на колени стану…
— Мам, ну вы чего это? — хныкающим, непривычно испуганным басом гудит Шурка. — А если я ее не люблю?
— Ах ты, сукин кот! А дите кто прилюбил, Пушкин?
Давно уже замужем Тыжмоябабина — так мы прозвали нашу дворовую красавицу Светку, внучку тети Маруси. А Шурка с женой Людкой родили еще сына Мартына. Так-таки и женился Шурка на разудалой, раскрасивой брюнетке-продавщице, что после торгового училища работала в маленькой закусочной у большака. Да и шоферня больше болтала о ее подвигах.
Самое смешное, что, когда бывали в жизни молодой семьи «моменты», а они все-таки и бывали, что греха таить, мать и Людка выгоняли гуляку из дому, и мать ему заявляла: «Отрекусь, смотри, пока не одумаешься, не являйся на мои глаза, я тебе не мать, сукин кот!»
А Шурка-поскребыш, материн любимец, сам не мог без нее ни дня, и мы видели, как он, прячась за деревом, заглядывает в окна, чтобы увидеть мать. Стоит, курит одну папиросу за другой, а мы бегом к тете Марусе и докладываем, что «сукин кот» стоит и курит за тополем.
— А нехай его стоит, — брала она в руки уже начинающую округляться и улыбаться Светочку. Специально ставила ее на подоконник пухленькими ножками. Выкурив полпачки, Шурка уходил. При всем своем мужском непостоянстве, он был честным человеком и пока не ощущал, что справился с факельным чувством к очередной негордой красотке, не возвращался в дом, жил неизвестно где. Потом являлся с повинной. Страстно любящая его Людка плакала, драла его за вихры, колотила своими кулачками и, уложив спать после сладкого примирения, выходила к матери в маленькую комнату и плакала у нее на плече: «Люблю я. его, ирода, маманя, ой, люблю…»
— Та он жешь и не такой уж плохой, — вставляла было тетя Маруся.
— Кобель, кобель, ненавижу я его, ненавижу…
— Так чего же приняла? — поглаживая по черным кудрям Людку, спрашивала, улыбаясь, Мартыненчиха. — Прожили бы и без него, кобеля.
— А без него, ирода, тоже не могу…
— Ну ничего-ничего, мы ему как сына родим, да потом еще одного, так он и образумится, а? — заглядывала Мартыненчиха в заплаканные очи снохи. — Давай, Людушка, давай мы его скрутим, не оставим в сердце свободного места на глупости.