Очнулась я у пруда, на голове косынка мокрая, надо мной заноза моя сердечная. Смотрит, вроде даже, с испугом и лаской. А я как вспомнила свой позор, вскочила да бежать. А он: «Стой, Мартын долгов никогда не имел».
Схватил меня за руку… Знаешь, вот, ей-богу, мы с ним, наверное, часа два целовались.
«Откуда ты такая золотая взялась?» — все гладит он мои волосы. А я ровно опьянела. Вся в его власти была, но не обидел он меня… А через месяц, как раз дело к осени, и сватов прислал.
По теперешним временам у меня много детей, а не война, я бы ему каждый год рожала. Колхоз бы нарожала, а ты говоришь: несчастливая. Помню, перед сном кого молила, не знаю: Бога ли, случай ли, судьбу или саму войну: «Не убей, не убей, руки возьми, ноги, хоть без глаз, но верни мне его…» И ведь повезло же. Всем похоронки, а мне извещение, что пропал без вести. Значит, есть надежда, что живой.
— Теть Марусь, почему он опять уехал? Тогда, когда его Иван нашел. Ты так никому ничего и не сказала, а бабы не смели тебя спросить.
— Да, девонька… Я чуть с ума не спрыгнула, как пришел Иван и говорит: «Садись, мать, мне тебе надо сказать что-то…»
— Что с ним? Где он? Без ног? Слепой?
Удивился Ванюшка, как это я догадалась, что речь идет об отце. А чего уж удивляться… Сколько вон лет после войны прошло, у меня трижды на дню, как Татьянка-письмоноска шла, так сердце и захолонет.
Ой, бабоньки, ой, голубоньки, и министр бы так не принял гостя: все из заветных уголков подоставали.
Как на рождество приготовилась я. Подошла к зеркалу, да так и вскрикнула: ведь, как запело во мне «живой, живой», я про годы забыла. Даже в зеркале, мне казалось, должна была отразиться та молодуха, что его на войну провожала.
Смотрю я, значит, в зеркало, а чудо-то и не произошло: усталое, испитое лицо, все в морщинках. Да и косищи-то той уже давно нет. Как Иван пошел в ФЗУ учиться, так я ему на мое «золото» ботинки справила.
Вот, думаю, девонька, мудро это придумано, чтобы и в радость, и в беду принародно. Не будь тогда людей со мной, не вынести бы сердцу моему радости.
Мы ждали к вечеру, а они в обед тут как тут. Не тронуло его время, такой же, только виски седые. Как ровесники с Иваном. Даже еще краше стал, и такая боль, такая мука в глазах. Стоим, смотрим друг на друга, плачем. А тут уж кто-то и людей оповестил, стали гости собираться. Я засуетилась, посадила его в красный угол. Иной раз думаю, мне больше ничего и не надо, вот так бы и сидел, а я бы его холила, как дитя малое, да лелеяла, соколика. Это я своего запала материнского, видать, не израсходовала.
