Решетка выходила в коридор. В коридоре, как раз напротив решетки, стояли и тихо разговаривали Анатолий (рыжий мальчишка, изгнанный Николаем Николаевичем из класса) и два «исследователя», из-за которых мы попали в эту историю.
Совершенно измученный, я спустился на дно шахты:
- Плохо, Николай Николаевич!
- Никого не нашли?
- Нашел. В учительской заседание педсовета.
- Ох! А я, выходит, не явился.
- А рядом с учительской трое ребят, с которыми у вас должен быть разговор.
Николай Николаевич вздохнул где-то возле моего плеча и прошептал:
- Все еще меня ждут.
Мы помолчали с минуту.
- Итак, милый мой, что же вы предложите?
- Что же предлагать! Нужно опять добраться до учительской.
- Ох, милый мой, что вы!… - взволнованно зашептал Николай Николаевич. - Вы все-таки войдите в мое положение… Директор наш и все педагоги - милейшие люди, но… как бы вам сказать… едва ли они смогут понять причины, побудившие меня, старика…
- Эх, Николай Николаевич! А кто их сможет понять, эти причины!
- Мм-да… Конечно, но… Нет, я против этого. Категорически против.
- Ну так что же… Этим вашим мальчишкам говорить?
Николай Николаевич ответил не сразу:
- Видите ли, голубчик… При условии соблюдения ими полнейшей тайны это был бы неплохой выход… Они очень хорошо относятся ко мне, но в данном случае они являются лицами, до некоторой степени от меня зависимыми… Вы ведь знаете, чего они от меня сейчас ждут… И вот поэтому я не считаю себя вправе заставить их оказать мне такую…
- Да бросьте, Николай Николаевич! Я пошутил.
- Нет, почему же «бросьте»… Вы знаете, я нашел выход! Отправляйтесь сейчас к ним…
- К кому?
- К ребятам, разумеется… И скажите, что Николай Николаевич попал в такую-то беду и обращается к каждому из них, как… ну, как человек к человеку. Причем обязательно подчеркните, что неприятный разговор у меня с ними все равно будет, это мой долг, а к ним обращаюсь как человек к человеку, а не как педагог или там начальство…
- Бросьте, Николай Николаевич. Только что распекли их за это дело, а сами…
- Ну, знаете, милый вы мой… Они прекрасно знают, что я распекал их за пренебрежение занятиями, а не за вполне естественную любознательность, здоровую страсть к исследованиям. Если бы, голубчик, не было этой страсти, Америка не была бы открыта.
- Тогда уж лучше сообщить о нашем положении кому-нибудь одному из них, а не всем троим. Но вот как это сделать?
- Не надо! Один разболтает. Обязательно разболтает. А трое - никогда. Ступайте! Ступайте! Они поймут. Только прежде всего возьмите с них слово, что все останется в тайне.
