Мы же читали в подлиннике, никак не адаптированными, Гете, Шиллера, Гейне, Шпильгагена — и нам комментировали их произведения. Пусть эти комментарии были подчас излишне прямолинейны, излишне почтительны по отношению к классике вообще и конкретно к н е м е ц к и м классикам, пусть не отличались они научной проницательностью и глубиной — что за беда: для нашего ничтожного возраста и такое толкование было открытием, и каким! Подумайте, как это великолепно: к а ж д ы й д е н ь уяснять себе частицу нового, и не того обязательного «нового», что растолковывают в детском саду или начальной школе — то шло само собой, но никак не было главным, — а чего-то такого, что лежит далеко за границами привычного детского мира, что является общепризнанным. Не молочные зубы — настоящие! Тут и чистое познание — запаса хватит на годы, — тут и сообщение малышу некоего поступательного стремления: «разгонится», войдет во вкус и, того и гляди, не сможет потом представить своего будущего без такого вот каждодневного открытия…
Совершенно неизгладимое впечатление произвели на меня тогда личность, поступки, речи шиллеровского героя Вильгельма Телля, особенно же достоинство, с которым Телль, отвергнув такую простую, такую «логичную» возможность солгать, отвечает на вопрос тирана Геслера о том, что сделал бы он со второй стрелой, если бы первой поразил не яблоко на голове сына, а самого мальчика. Для чего держал он вторую стрелу наготове?
Стрелою этой я пронзил бы… вас,
Когда б случайно я попал в ребенка.
И знайте: тут бы я не промахнулся.
Я и сейчас не могу без волнения читать эти гордые строки.
И я, конечно же, ненавидел Геслера, этого изувера, этого чужака-немца, навязывавшего вольнолюбивому народу поклонение перед пославшими его сюда, перед собой, перед своей шляпой… И конечно же радовался, когда стрела Телля благополучно попала в цель и в первый, и во второй раз — сразив тирана. А когда десять лет спустя после того, как мы прочли «Вильгельма Телля», мир был потрясен звериной жестокостью других, ультрасовременных немцев, подобно Геслеру, сеявших мрак в соседних странах, для меня их действия не были особенным открытием: великий немецкий писатель рассказал о такой возможности мальчугану из далекой России, предупредил меня…
Евгения Павловна на немецком языке — по-русски мы с ней вообще не говорили — готовила нас к поступлению в школу по всем предметам; это благодаря ее урокам я поступил сразу в третий класс: на одном чтении далеко не уедешь.
