Отец решил, что возьмет тайм-аут и обдумает варианты. Врач прописала ему стероидный препарат, который временно замедлит рост опухоли, а побочных эффектов почти не даст. Тем вечером мы с родителями пошли поужинать в ресторан.
– Судя по развитию событий, я через несколько месяцев буду прикован к постели, – сказал отец.
От облучения стало только хуже. Вдруг и от химиотерапии тоже? Отец разрывался между желанием жить как можно лучше при сложившихся обстоятельствах или пожертвовать той жизнью, которая у него была, ради призрачного шанса хоть как-то протянуть подольше.
Одна из прелестей старой системы взаимоотношений врача и пациента как раз и состояла в том, что принимать подобные решения было очень просто. Из доступных вариантов лечения следовало выбирать самый агрессивный – вот и все. На самом деле это был даже не выбор, а установка по умолчанию. Если вы начинали обдумывать разные варианты – не говоря уже о том, чтобы разобраться, каковы ваши приоритеты, а потом вместе с доктором выработать стратегию, которая будет их учитывать, – то задача очень усложнялась и выматывала все силы, особенно если у вас не было знакомого специалиста, готового восполнить пробелы и развеять сомнения. Вектор давления был всегда направлен в одну сторону – делать всего как можно больше, – поскольку врачи боялись лишь одной ошибки: чего-то не сделать. Большинство докторов даже не думали о том, что можно не менее фатально ошибиться в другую сторону: слишком интенсивное лечение тоже способно погубить человека.
Отец вернулся домой, так и не зная, как поступить. В течение следующих дней он несколько раз упал – раз пять или шесть. Ноги немели все сильнее. Он перестал чувствовать стопы. Один раз он при падении сильно ударился головой и попросил маму вызвать 911. Приехала скорая с сиреной. Папу положили на жесткие носилки, надели шину на шею и доставили его в приемный покой той самой больницы, где он раньше работал. Но даже там ему пришлось три часа дожидаться, пока ему сделают рентген, убедятся, что ничего не сломано, и разрешат сесть и снять с шеи шину. К этому времени от лежания на твердокаменных носилках и от жесткого ошейника отца терзала страшная боль. Ему потребовалось несколько инъекций морфина, домой его отпустили только к полуночи. Он сказал маме, что больше никогда такого не хочет.
Через два дня мама позвонила мне рано утром. Около двух часов ночи отец встал с постели, чтобы пойти в туалет, но ноги у него подкосились, и он упал. На полу лежал ковер, так что отец не ударился головой и, похоже, вообще не ушибся. Но встать он не мог. Руки и ноги совсем ослабели. Мама попыталась втащить его на кровать, но он был слишком тяжелый. Снова вызывать скорую он не хотел. Поэтому родители решили дождаться утра и тогда позвать кого-нибудь на помощь. Мама положила на пол подушки и одеяла и улеглась рядом с отцом, чтобы он не оставался один. Но у нее был тяжелый артрит коленей – ей и самой было уже семьдесят пять, – и оказалось, что она тоже не может встать с пола. Около восьми пришла женщина, помогавшая маме по хозяйству, и обнаружила их на полу. Она помогла маме встать, и они вместе положили отца в постель. После этого мама позвонила мне. По голосу было слышно, что она перепугана. Я попросил ее дать трубку папе. Он плакал, кричал, заикался:
