Когда мы въехали в наш новый дом, Хочхолю исполнилось семь, Мёнхва – два года. Скарб наш состоял из ящика яблок и кастрюли для варки риса, которую дал нам мой отец. Будучи безработным, я не мог претендовать на продпаек. И я регулярно крал на ферме редьку. Готовить ее проще простого: нарубить редьку, включая листья. Смешать все с горсткой выпрошенного у кого-нибудь риса. Залить водой и варить до получения однородной кашицеобразной массы, в которой те жалкие рисовые зернышки, что удалось добыть, растворялись без остатка. Но даже осознавая нашу беспредельную нищету, я впервые за долгое время ощущал, что мы – семья, и мне даже показалось, что мы имеем кое-какие шансы выжить. Пусть и на этой «рисовой» каше, кроме которой мы ничего и не ели. Меня совершенно не смущало то, что редьку приходилось красть. А что мне оставалось? Жене необходимо было питание, чтобы прокормить ребенка грудью. И сыну тоже нужно было есть, да и мне самому. Мы должны были выжить.
Теперь моя жизненная философия укладывалась в один-единственный вопрос: «Ну, и что?». Даже если бы мне дали работу, мы все равно не смогли бы нормально питаться, говорил я жене. И решил, что мы должны прекратить полагаться на правительство. К следующей весне мы существовали на одуванчиках, папоротнике и полыни. Мы варили их с протертыми желудями. Конечно, желуди – яд, но что поделаешь? Месиво это здорово горчило, после такой «еды» язык немел. Но по крайней мере оно было ароматным, и это в любом случае было лучше, чем ничего.
Летом я крал мелкие персики, и мы буквально объедались ими. И яблоками, и картофелем. Я был не один такой. Крали очень многие. Как я понимаю, полиция смотрела на это сквозь пальцы.
Часть нашей пищи была изначально испорченной, а часть – так и вовсе ядовитой. Мы часто мучились несварением желудка, но с этим ничего нельзя было поделать.
Жили мы в таком духе около года, до того дня, когда моя жена объявила, что ее очень волнует состояние ее бабушки. И она стала регулярно к ней наведываться и довольно часто возвращалась с мешком риса. Жена говорила, что рис дает ей бабушка, но я знал, что та была явно не из богатеев. Кроме того, я заметил, что каждый раз жена возвращалась все более изможденной.
В конце концов я все же решился спросить, где она берет рис.
Сначала она говорить не хотела, но я все же выудил у нее признание. Мне она говорила, что отправляется к бабушке, а сама шла на станцию переливания крови в Хамхыне. Она сдавала кровь в обмен на рис.
