И тут я услышал крик позади себя. Это был Син, один из моих товарищей по работе.
До меня донесся топот ног, и тут он подставил голову мне между ног. Приподняв меня, он исхитрился стащить петлю с моей шеи. И после этого сам отключился, и мы вдвоем грохнулись на землю.
Я все еще задыхался и корчился в судорогах. Меня переполняла обида и злость на самого себя: хорош гусь, даже повеситься – и то не сумел. Царапая пальцами землю, я проклинал себя. Рыдал. Син – тоже в слезах – вопил:
– Как ты мог решиться на такое?
Так я родился второй раз.
Син, вероятно, доложил начальнику обо всем, и вечером тот заявил мне:
– Что ты себе думал? Ты о семье своей подумал? Если твои дети хоть что-то для тебя значат, не смей оставлять надежду!
После этих слов я разрыдался и никак не мог остановиться. Рыдал и рыдал.
– Мне кажется, я уже вообще не остановлюсь. Так всю оставшуюся жизнь и прореву, – пробормотал я.
Босс посмеялся надо мной, но беззлобно.
И мы после этого пили всю ночь напролет.
Миновал год или около того. И я однажды получил телеграмму от жены: она сообщала, что, наконец, сможет уехать от своей бабушки. Я решил, что пора возвращаться. Я обратился к начальнику за разрешением, и он понял меня сразу. У меня было чувство, что я прошел через своего рода чистилище.
В день моего ухода проводить меня собрались все, кто работал на обжиге угла. Они были хоть и молчуны по жизни, но люди добрые. Меня переполняли противоречивые эмоции. Эти люди оказались самыми честными и порядочными из всех, кого мне доводилось встречать. Мы – по взаимному молчаливому согласию – жили в мире, где почти не было слов, в мире, который почти не затрагивала мелкая обыденность. Но у меня была семья, мне было о ком заботиться, и я ощутил внутри себя крохотный росток надежды, робко пытавшийся пустить корни в моей изувеченной душе. Теперь я был готов вернуться.
Я вернулся в дом отца в Тончхон-ри, приехала и жена с малышкой. Отныне нам предстояло жить ввосьмером: моя сестра Масако, двое ее пасынков, мой сын, моя жена, моя дочь, мой отец и я. Восемь человек! И только у отца была работа – мне рабочее место еще не определили. Прокормиться всем вместе было практически невозможно.
Это было начало 80-х годов, положение в стране с продовольствием становилось все хуже. Генеральный лозунг того времени кричал: «Коммунизм – это рис!» Трубили об этом на каждом шагу. Крестьяне и студенты работали изо всех сил, пытаясь обустроить террасные поля под рис на склонах гор. Но с наступлением сезона дождей большинство этих плантаций смывало из-за неправильного планирования. А уцелевшие поля не годились для возделывания риса. Рассаду продолжали пихать в почву тесно, ростки душили друг друга, не позволяя добиться повышения урожайности. Но невзирая ни на что, мы обязаны были следовать абсурдным догмам «чучхейского сельского хозяйства». Если какой-то кооператив не выполнял обязательств по сбору урожая, его директор начинал заниматься приписками: отчеты подгонялись под обязательства. Но все усилия чудодеев-учетчиков не давали риса больше, чем реально выросло: рационы распределяемого каждую осень продовольствия постоянно урезались.
