Тогда мы пошли прямо к бригадиру службы эксплуатации в надежде одолжить у него телегу. Моя мать раздобыла на пепелище горстку риса и кое-как наладила плиту. Она приготовила для нас пару рисовых колобков. Мы с отцом поехали в лес, располагавшийся милях в пяти от деревни. Полицейский указал нам место для рубки деревьев, и мы, не мешкая, приступили к работе. Срубив двенадцать деревьев, мы решили передохнуть.
– Съешь оба колобка, – сказал мне отец.
Я почувствовал себя очень неловко, наверное, никак не мог привыкнуть к доброму обращению ко мне с его стороны.
– Нет-нет, – не согласился я. – Давай съедим по одному.
Он оттолкнул меня. Я не удержал равновесие и упал. Колобки выскользнули из рук и покатились по склону. Отец рванулся за ними и поднял их. Они были покрыты налипшей грязью, но он все равно протянул мне их:
– Ешь. Мать испекла их для тебя, – велел он.
И тут отец, к моему изумлению, разрыдался. Я никогда в жизни не видел, чтобы он плакал или вообще каким-то образом демонстрировал эмоции. Сам я тоже не мог удержаться от слез. Раз отец так расстроен, подумал я, все обстоит, должно быть, совсем плохо. И я все же запихнул в себя оба колобка. И крохотная искорка любви к отцу, тлевшая во мне со дня приезда сюда, разгорелась.
Был один человек в деревне, который очень хорошо относился к нам, – кузнец Чон. Он пытался приободрить мать, которая впала в отчаяние. Когда мы благодарили его за еду, которую он добывал для нас, или за то, что он просто заглядывал к нам посмотреть, как идут у нас дела, он обыкновенно отвечал: «Ай, бросьте – в другой раз, случись чего, уже вы поможете мне». Но большинство селян вообще не обратило внимания на постигшее нас горе. Некоторые даже злорадствовали, видя, что у нас нет крыши над головой. Они с самого начала ненавидели нас и завидовали нам и теперь считали, что справедливость восторжествовала. «С чего бы это японским выродкам жить в лучших домах? Почему это возвращенцам всегда дают самое лучшее?» Вряд ли наша хибара была лучше. Всего и разницы в том, что у нас крыша была черепичной. Но и этого хватило, чтобы возбудить в них зависть и ненависть. То же самое они говорили и об одежде, которую мы привезли из Японии. Она была очень скромной и изнашивалась все больше, но ходившим едва ли не в лохмотьях местным она казалась роскошной. И пока мы разбирали наше пепелище, кое-кто из сельских жителей, проходя мимо, вслух издевался над нами. И эти люди еще несколько дней назад сидели у нас за столом, нахваливали еду и выпивку и обжирались! Именно тогда я стал называть их «туземцами».
