– Лактаж? – сказал Абнести.
– Подтверждаю, – сказал я.
– Не возражаешь, если мы взбодрим твои языковые центры? – сказал он.
– Отлично, – сказал я.
– Хизер, привет, – сказал он.
– Доброе утро, – сказала Хизер.
– Лактаж? – сказал он.
– Подтверждаю, – сказала Хизер.
Абнести воспользовался пультом.
Жутковерть>ТМ пошла. Вскоре Хизер уже плакала. Потом встала и принялась ходить туда-сюда. Потом неровно рыдала. Даже немного истерически.
– Мне это не нравится, – сказала она дрожащим голосом.
Потом ее вырвало в корзинку для мусора.
– Говори, Джефф, – сказал мне Абнести. – Много говори. Подробно. Давай сделаем из этого что-нибудь полезное, а?
С моим лактажом все воспринималось как Первый сорт. Я вдруг разразился тирадой. Разразился тирадой о том, что делает Хизер, тирадой о моих чувствах в связи с тем, что делает Хизер. По сути чувства сводились вот к чему. Каждый человек рождается мужчиной или женщиной. Каждый человек при рождении или любим, или имеет все шансы быть любимым его/ее матерью/отцом. Таким образом, каждый человек достоин любви. Я смотрел, как мучается Хизер, и огромная нежность переполняла мое тело, нежность, которую трудно отличить от громадной экзистенциальной тошноты; а именно: почему такие прекрасные возлюбленные сосуды становятся рабами такой сильной боли? Хизер представлялась в виде пучка рецепторов боли. Разум Хизер был неустойчив, он мог быть уничтожен (болью, печалью). Почему? Почему она создана такой? Почему такой хрупкой?
Бедное дитя, думал я, бедная девочка. Кто любил тебя? Кто тебя любит?
– Остановись, Джефф, – сказал Абнести. – Верлен! Что скажешь? Есть какой-нибудь остаток романтической любви в Вербальном комментарии Джеффа?
– Я бы сказал нет, – сказал Верлен по громкой. – Все это базовые человеческие чувства.
– Отлично, – сказал Абнести. – Оставшееся время?
– Две минуты, – сказал Верлен.
То, что случилось дальше, видеть мне было тяжело. Кроме того, под влиянием Вербалиста>ТМ, ПравдоСлова>ТМ и ЛегкоТока>ТМ я не мог молчать.
В каждой лаборатории имелись койка, письменный стол, стул, все это конструктивно было неразборным. Теперь Хизер начала разбирать неразборный стул. Ее лицо превратилось в маску ярости. Она ударилась головой о стену. Хизер, кем-то любимая, словно разгневанный гений, сумела в своей великой ярости, подпитываемой тоской, разобрать стул, не переставая биться головой о стену.
– Господи Иисусе, – сказал Верлен.
– Верлен, взбодрись, – сказал Абнести. – Джефф, прекрати плакать. В слезах совсем немного информации, хотя ты, вероятно, и считаешь иначе. Используй слова. Не упусти такую возможность.
