Мавр позвал Генриха под навес, чтобы показать начатое еще вчера блюдо с лепными виноградными листьями.
Вынув блюдо из покрывавших его влажных тряпок, Рустам осторожно обвел тонкими, длинными пальцами резные края. Лицо его утратило обычную суровость и сразу напомнило лицо сестры. В глазах засветилось ее задумчивое, немного печальное выражение.
— Это будет лучшая твоя работа, Родриго, — сказал Генрих. — Листья как живые, каждая жилка точно просвечивает на солнце.
— Да… Блюдо может удаться, когда я его раскрашу. — Он помолчал, внимательно глядя на Генриха: — Ваша милость узнали от арьероса что-нибудь нехорошее о своей родине?
— Откуда ты знаешь? — вскинул голову Генрих.
— Мне так думается.
— Ты видел меня ночью?
— Нет. А разве ваша милость приходили сюда ночью?
Генриху вдруг страстно захотелось поделиться с этим простым, серьезным юношей самыми задушевными своими мыслями и чувствами.
— Я был сегодня ночью здесь и разговаривал с арьеросом.
— Значит, я все-таки догадался. Почему ж ваша милость не разбудили меня? Я бы вынес скамью, а если надо, и посторожил, чтобы вашей милости не помешали.
— Родриго, не говори мне «ваша милость»! Я хочу, чтобы ты был мне другом.
Рустам доверчиво улыбнулся. Генрих взял его руку и крепко пожал. Они сели на ворох сена, и Генрих начал торопливо рассказывать о своем одиночестве последних лет, о жгучей тоске по родине, о страхе за нее. Рассказал и о таинственном арьеросе, давшем ему книгу, за которую инквизиция казнит людей мучительной смертью. Рустам слушал его с горящими глазами. Ему были понятны и близки слова Генриха. Ведь и их с дядей и Гюлизар тоже могли каждый день схватить и казнить за Коран — мослемскую священную книгу, спрятанную под половицей вместе с чалмой и четками.
Генрих повторил Рустаму многое из сообщенного патером Габриэлем. Показал переданное ночью письмо дяди с припиской от Микэля. Оба старика писали о серьезной болезни «мамы Катерины». А когда передавал рассказ арьероса о гибели Франсуазы и ее двух служанок, пальцы Рустама сжались в кулак, а из груди гневно вырвалось:
— Вот так же они охотятся и за маврами!
— У Франсуазы, — с тоской говорил Генрих, — был приемный сын, мальчик-сирота. Родителей его убили наемные королевские солдаты. Что с ним сталось теперь? Ему уже лет тринадцать. Я хорошо помню его недоверчивый взгляд. Совсем один, чуть живой и голодный, он добрался до Брюсселя, чтобы передать королю прошение своих земляков… Вот тогда-то его и подобрала несчастная Франсуаза.
