Еще в бытность свою студентом Альбрехт подобрал дружную компанию из посетителей кабачка «Три веселых челнока» и разыгрывал с ними немудреные пьесы на злободневные темы собственного сочинения. Занятие это было когда-то любимо не только народом, но и нидерландскими правителями. С вступлением на престол Филиппа II на эти представления стали смотреть подозрительно. В их забавах видели прямое оскорбление властей и духовенства. Гранвелла решительно запретил их. Но с отъездом кардинала представления возобновились. Не решаясь, однако, делать широкую огласку этим спектаклям, их показывали в укромных местах, на радость любителям недорогих развлечений.
Толстый, рыхлый, как хлебная опара, старик с прицепным красным носом и подушкой под необъятной монашеской сутаной растерянно разводил руками с зажатыми в них бутылками от бургундского и говорил Альбрехту:
— Я, ваша милость, человек не ученый. Я и рад запомнить роль слово в слово, да иной раз подумаю про свои горести и забуду, что надо говорить. А вместо смеха у меня получается невесть что.
— Полно, полно, друг Микэль! — одобрительно хлопал его по фальшивому животу бывший студент. — Тебе самому смеяться и не надо. Ты только выйди и говори — народ и так надорвется, глядя на тебя в таком виде. — Он осмотрелся. — Ну вот, «монах-пьяница» на месте, а теперь «черт» куда-то девался!
Вертлявый подмастерье Антуан Саж высунул украшенную картонными рогами голову из стоящей в углу бочки и выкрикнул пронзительной фистулой:
— «Вот он — я! Сам черт, сатана, дьявол, люцифер, нечистый, демон и прочая, прочая, прочая! Ты ли, монах толстопузый, зовешь меня к себе в куманьки?»
— «Я, ваша милость, я самый»… — совсем просто ответил ряженый монах.
Присутствующие фыркнули.
— И дал же Господь талант старику! — шепнул Альбрехт одному из сидевших рядом с ним подмастерьев. — Ну, дальше, дальше!
— «Зачем ты потревожил такую важную особу, как я, глупый монах?»
— «У меня, ваша милость, нынче крестины по наилучшему католическому способу, с латинской кухней, нечестивыми идолами, приправленными наставлениями, печатанными в самом Риме и купленными в рассрочку, с платежом на том свете…» — Старик запнулся. — Вот и позабыл… На том свете в «чистилище» или в «аду»?..
— «В чистилище», — подсказал Альбрехт.
— «В чистилище…» — повторил старик.
— «А кого ты крестишь, толстопузый?» — спрашивал «черт».
— «Свою любимую дочку, по имени Индульгенция, ходовую девицу на все цены — каждому под пару»…
