Басни средневековой Армении | страница 21
Целый ряд ремесел определял необходимость овладения ремесленниками не только грамотой в смысле письменности, в смысле умения читать и писать, но и литературными образцами для украшения изделий, рассчитанных если не на местного массового потребителя, то на местную знать, на местных, пробивающихся в знать богачей и на вывоз, а в соответствии с этим украшаемых начертаниями классических стихов на языке, завоевавшем в среде знати себе почетное место в мирской жизни независимо от вероисповедания и национальности, — на персидском языке. Отсюда был только один шаг — в одну сторону, при овладении иноязычной письменностью без знания языка, к начертанию буквообразных узоров или бессмысленно повторенных несколько раз обрывков одного и того же слова, или, в другую сторону, к начертанию не списанных с рукописи, а на слух знакомых классических стихов, и, наконец, стихов, сочиненных самим мастером.
Учитывая размещение мелких мастерских и лавочек наполовину на улице, имея в виду бывшую там возможность перекидываться живым и бойким словом не только между собою, но и с работающим через узенькую улицу другим ремесленником или с прохожим, приостановившимся присмотреть и выбрать себе нужный ему товар, — учитывая всю совокупность условий жизни такого города, легко представить себе, что эта наполовину уличная жизнь (не только в час досуга, но и во время работы), жизнь ремесленников, должна была сделать эту среду и наиболее восприимчивой к уловлению и нового острого слова, и новой басенки, да еще не снабженной длинным назиданием. Эта среда была одинаково готова и к уловлению нового занимательного рассказа о проделках чьей-то хитрой жены, безымянная слава которой может облететь весь мир, и к сложению своих, еще более новых рассказов и басенок о том, что сейчас волнует, гнетет, тяготит придавленный нуждой народ или способно его утешить, подбодрить и прибавить ему силы, чтобы, объединившись с другими такими же бедняками, обиженными, обираемыми, не пользующимися безопасностью даже в своем доме, — как муравей от повадившегося лакомиться его личинками медведя (29) — выступить в качестве «телесных судей» и казнить насильников.>[1]
Эта городская ремесленная среда, отнюдь не однородная, имевшая тоже свою иерархию, от забитого цеха ткачей, от «вонючих» дубильщиков и до работающих на князя, епископа и парона золотых дел мастеров, в массе своей особенно отчетливо сознавала свою зависимость, несмотря на личную свободу, от князей и богачей — от тех, «кто сосет мозг народа».