Деньги, как что-то чужеродное, неуместное лежали на декоративной салфетке на столе. Никакими деньгами не вернуть, не воскресить... «Да что я, в самом деле!» — протестующе вскинулась, встряхнулась голова.
— Ты слышала про крушение поезда?
— Да, в новостях что-то такое говорили...
— Там ехала Ира, возвращалась из командировки.
— А Ира — это...
— Я с ней живу сейчас, это мой любимый человек.
— А-а, вон оно что... А ты куда-то звонила, узнавала?
— Сказали, нет о ней информации. Полная неизвестность.
Женя, переступая тонкими, как у косули, ногами, бродила по комнате. Её взгляд скользил по вещам, подмечая изменения — то ли ревниво, то ли... Елене не хотелось вникать в нюансы. Тревога отключила все остальные эмоции, только напряжённое ожидание звенело внутри золотой осенней струной. Заметив оружейный сейф, в котором хранилась винтовка, Женя озадаченно присвистнула:
— Твоё?
— Ирины, — ответила Елена. — Она охоту любит.
— Однако! — с уважением покачала головой Женя. — Серьёзная у тебя супруга.
Присев перед Еленой на корточки, Женя заглянула ей в глаза. Было в ней и много девичьего, и что-то мальчишеское, притягательно-озорное — то, что чаровало и западало в душу. Хотя сейчас уже, пожалуй, немного поуспокоился задор. На вид — не дашь и двадцати лет, хотя на самом деле теперь уже двадцать семь.
— Лен, ты погоди о плохом думать. Может, и обойдётся всё.
Тревога превращалась в озноб. Холод проникал в душу, в кости, сжимал стальным панцирем плечи, шею.
— Ленок, ты дрожишь вся... Накинь-ка, — и Женя, сняв со спинки стула тонкую пуховую шаль, укутала плечи Елены. — Давай-ка чайку дерябнем, м? Я похозяйничаю, можно?
С кухни доносились звуки: свист чайника, звяканье посуды. Если закрыть глаза — казалось, будто Ирина дома и хлопочет там. Горло стиснулось, под рёбра рванулся вдох — слишком много боли, воздуха, леденящего ужаса утраты. Нутро выталкивало эту утрату, не принимало, не смирялось, отвергало, поэтому такими шумными были вздохи, зажатые ладонями, до боли между рёбрами.
— Лен, Лен, ты чего? Ну всё, всё... Тихо. Ты не одна, я рядом.
Худые руки Жени были тёплыми. Они легонько, осторожно гладили по закутанным шалью плечам, дотрагивались до тёмно-русых волос, с которых сползал платок, и шелковистые пряди выбивались на уши, на лоб.
— Так, подыши. Успокойся. Вдох, выдох... Вот так, умница.
Панцирь холода ещё держал, но уже не давил так сильно. Уже можно было потихоньку дышать.
— У тебя есть успокоительное какое-нибудь? Капельки? Валерьянка?
