Мы всегда разбирали их вместе. Она рассказывала мне тайные истории из своих путешествий, а после того как папа уходил спать, мы засиживались допоздна за просмотром какой-нибудь мелодрамы. В морозилке все еще стоит нетронутая пинта мороженого, покрытая плотным слоем льда. Я купила ее для наших вечерних посиделок. Сейчас я понимаю, что больше не возьму в рот вишневое мороженое.
Папе никогда не было дела до маминых историй. Никогда. А теперь он роется в ее вещах! У меня дрожат пальцы. Ладони вспотели, и я чуть было не уронила мобильный. Под снимком появляется текст:
«Иэн предложил забрать все это у нас. Он заедет обсудить детали. Ты хочешь, чтобы я оставил для тебя какие-то вещи?»
Что?!
Я не могу набрать номер. Кажется, у меня паническая атака. Из горла вырываются сдавленные хрипы. Каким-то образом мобильный оказывается у щеки, и я слышу в трубке голос папы.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я. Мне хочется кричать, но мой голос тонок, слаб и дрожит от сдерживаемых слез. – Прекрати! Убери все обратно!
– Джульетта? Ты…
– Как ты мог?! – Теперь я плачу. – Ты не можешь! Не можешь! Не можешь! Как ты мог?!
– Джульетта…
В его голосе слышится потрясение. Это первая эмоция, выказанная им со дня смерти мамы.
– Джульетта, пожалуйста, успокойся. Я не…
– Это ее вещи! – Колени ударяются о землю. Я прижимаюсь лбом к кованой ограде. – Не делай этого… это ее вещи…
– Джульетта! – Его голос приглушен. – Я не буду. Я не знал…
Он убивает меня. Боль раздирает меня на части. Я с трудом держу телефон. Ненавижу его. Ненавижу его за это. Ненавижуненавижуненавижуненавижуненавижу.
Успокойся, Джульетта.
Перед глазами все расплывается, кружится. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я осознаю, что лежу на траве. Из мобильного доносится металлическое эхо голоса папы.
Прижимаю телефон к уху. Перед глазами пляшут пятна.
– Джульетта! – кричит папа. – Джульетта, я вызываю службу спасения. Ответь мне!
– Я здесь, – выдавливаю я. Всхлипываю. – Не отдавай ее вещи. Пожалуйста.
– Не буду, – тихо говорит он. – Хорошо. Не буду.
Солнце припекает, высушивая на моем лице дорожки от слез и стягивая кожу.
– Хорошо.
Нужно извиниться, но слова не идут. Для меня это равносильно тому, чтобы просить прощения у человека, загнавшего мне железный шип в грудь. Я надрывно дышу, не в силах успокоиться.
– За тобой приехать? – спрашивает папа.
– Нет.
– Джульетта…
– Нет.
Я не могу пока уйти отсюда. Не могу пойти домой и увидеть ее разложенные на столе вещи.
