!
А Тейлор рассказал:
– Мы с Роном Райсом дали ему «Цветочного вора», и, думаешь, где он его показал? В «Чарльз-театре» в Ист-Сайде! А мы на Мэдисон-авеню рассчитывали! Мы не понимали, что он же схоластик, архивариус, гробовщик музейный. Вот кому это надо? Ну, то, что Йонас устраивал, – вроде вечера Стэна Брекиджа. Да он же эстет в башне из слоновой кости! (Тейлор, правда, потеплел к нему годом позже, когда в Риме Йонас представил его Феллини как «актера номер один в Америке», и Феллини устроил Тейлору горячий прием на съемочной площадке «Джульетты и духов».)
Чтобы понять отношение Йонаса к кино, нужно знать, откуда он вышел. Для него фильмы были вроде политической науки. Сомневаюсь, что он хотя бы раз подумал о кино как о развлечении. Он из тех, кто всегда серьезен, даже когда смеется.
Когда ему было семнадцать, его родной хутор был захвачен Советским Союзом. Два года спустя русских вытеснили немцы, и пришел нацизм. В течение всей германской оккупации он занимался подпольной пропагандой. Когда их с братом Адольфом чуть не арестовали, кто-то раздобыл им фальшивые документы, чтобы попасть в университет Вены.
– Но нас поймали, – рассказал мне Йонас, – и отправили в рабочий лагерь под Гамбургом, где мы провели почти всю войну, а потом – еще пять лет по разным лагерям для беженцев.
Он изучал литературу и философию в занятой американцами части Германии до 1949-го, когда ООН отправила его в Штаты.
– Мы были беспомощными, – сказал он. – Двигались, подталкиваемые разными силами.
Их с братом в Чикаго ждала работа, но, приехав в Нью-Йорк, они решили там и остаться. Стали работать на заводах в Бруклине: делали кровати, делали котлы – «производили маленькое ничто», – загружали фургоны в порту, мыли корабли; и с первого же дня они ходили чуть ли не на все фильмы в Музей современного искусства.
Йонас по-английски и слова не понимал вплоть до конца войны. Однажды я спросил, почему он так заинтересовался кино, а он ответил:
– Я никогда не мог общаться словами, нужно с рождения язык знать, чтобы писать. А в фильмах имеешь дело с образами, и я понял, что могу без помощи слов прокричать обо всем, что случилось со мной и остальными на войне. (Первый его фильм «Оружие деревьев» был в прямом смысле сплошным криком и выплеском эмоций, словно он так из себя войну выдавливал.) Йонас к фильмам относился так же серьезно, как и к жизни. Более далекого от поп-культуры человека в 60-е я и представить себе не могу, настоящий интеллектуал. Но в то же время отличный организатор – давал скромным киношникам возможность показать их фильмы.
