Гроза собиралась позавчера целый день, но так и не смогла разразиться, и это, как Вера назвала, предгрозье измучило духотой и какой-то тягостью, которой не было физического объяснения. Поэтому когда ночью наконец загрохотал гром, Маша спрыгнула с кровати и вышла из комнаты на площадку над жасминовыми кустами, чтобы дождаться ливня. На площадке гудел ветер, громовые раскаты сначала слышались в отдалении, а потом ударили совсем рядом, и молнии опоясали небо. Это оказалось так страшно, что Маша схватилась за перила площадки, как будто это спасло бы ее от грозового разряда.
«Что я? – подумала она бессвязно и лихорадочно. И повторила уже с недоумением: – Что я думаю о себе, чего жду? Как будто моя настоящая жизнь проходит где-то в стороне, а та, которую живу – так, между делом».
Непонятна была связь между молниями и этой мыслью, но, стоя над зеленью соколянских садов, слушая шум деревьев и грохот грома, пока не устала гроза, Маша чувствовала эту связь. И потом, лежа в кровати – по крыше барабанил даже не дождь, а проливень, – она решила, что разорвет эту дурную бесконечность, эту бесцельную ходьбу по кругу, в который так глупо и так для себя самой незаметно замкнула свою жизнь.
На следующий день она начала осуществлять это решение и позвонила Крастилевскому, который незадолго до того попался ей на глаза так кстати.
– Я не очень понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он. – Но это и не важно.
Маша сразу отвлеклась от воспоминаний о грозе, и ей стало так стыдно, что она даже окошко слегка приоткрыла, чтобы не было заметно, как стыд залил ее лицо. Чего вдруг вздумала высказывать постороннему человеку то, что и назвать толком сама не может! Будто он обязан разбираться с ее тонкой натурой. Сейчас скажет, что не хочет с ней дела иметь, и будет прав.
Но Крастилевский сказал совсем не это.
– У меня завтра рекламная съемка. В домашней обстановке. Приходи, снимем пару кадров с чашкой, фотограф тебе их перекинет. А я подпишу разрешение на использование моего светлого образа в рекламе травяного чая. Выясню, который из них мама пьет, и дам разрешение только для него. Зато денег не возьму.
– Ой! – воскликнула Маша. – Правда?
– Не буду утверждать, что никогда не лгу женщинам, – усмехнулся он. – Но сейчас говорю правду. Это мой тебе подарок для грандиозной карьеры. Повысят зарплату, вспомни меня добрым словом.
Видимо, Машин восторг передался и Крастилевскому: всю оставшуюся до Москвы дорогу он рассказывал смешные истории, и хотя это было как раз то, что и называется актерскими байками, она слушала их с живейшим интересом.
