Теперь же вместо разбитой губы - громада "Омеги", как непреложный факт случившегося. Почему же опять появились сомнения? Их пробудило возникновение "марева". Слишком уж неправдоподобно и призрачно мелькнувшее в нем лицо, слишком похоже на бред. А если причина этого - сумасшедшая надежда на помощь и действие на мозг лучей? Воображение способно и не на такое...
Надо как-то проверить реальность того, что я называю "маревом", хотя бы независимость его существования от меня. Попробую исследовать его. Во-первых, надо проверить версию об инопланетном корабле, чтобы избавиться от соблазна несбыточной надежды. Но как это сделать?
Пытаюсь сосредоточиться на мысли-призыве о помощи. Включаю биоимпульсный усилитель, вкладываю в призыв всю силу воли, эмоций. Затем сигналю прожектором, применяя все известные мне межпланетные коды.
"Марево" никак не реагирует на мои попытки контакта, но и не исчезает.
Светило поднимается над горизонтом - багрово-синее, разбухшее, похожее на чудовищного спрута. Скалы начинают светиться. Температура повышается до пятидесяти градусов по Цельсию. Даже сквозь фильтры шлема долетает какой-то смрад, напоминающий запах паленой пластмассы...
Задыхаюсь. Кожа на губах превращается в лохмотья. Язык деревенеет... Переключаю регулятор до конца. Все. Запаса кислорода хватит еще минут на двадцать. А потом? Не думать! Вспоминать о другом!
...После того, как Борис вытащил меня из вездехода и мы вернулись на Землю, я долго объяснял шестилетнему сыну, почему у меня обгорели волосы и брови. А он снова ненова спрашивал: "Ты больше не полетишь туда? Больше не полетишь?" "Да, да!" - соврала за меня Ольга и прижала сына к себе. Золотистые искорки в ее глазах потемнели...
Мои воспоминания обрываются. Мне кажется, что очертания марева вдруг изменились, что оно каким-то образом слышит мои воспоминания и реагирует на них. Вот до чего может дойти больное воображение. Ну, какое дело мареву до моих воспоминаний?
Приходится снова делать усилие, чтобы поймать оборванную нить мысли... Да, глаза Ольги с золотистыми искорками, от которых разбегаются первые легкие морщинки, когда она смеется. Ее глаза всегда улыбались. Даже тогда, когда Глеб сказал: "Предки, я люблю вас. Но надо же когда-нибудь предоставить чаду свободу делать собственные ошибки". Он улыбнулся, но тут же плотно сжал губы. Я уже тогда заметил у него эту привычку - все время плотно сжимать губы, поджимать, даже прикусывать нижнюю. Но ненадолго. Пухлые губы опять наивно и доверчиво приоткрывались...
